Из всех полетов, выполненных кадрами, я не видел ни одного, который бы выполнялся грамотно и поучительно для подчиненных и на который можно было бы равняться летному составу. Сводная группа всегда была сильно растянутой, не было четкого взаимодействия огнем для отражения атак истребителей. К счастью, как помнится, при таких полетах встреч с ними не было. Возможно, это связано с тем, что обычно они проводились в конце операции, когда истребители противника появлялись значительно реже, да и сама группа прикрывалась лучшими летчиками. Несобранный, плохо смотревшийся строй группы у летчиков, наблюдавших за ней со стороны, вызывал насмешки. Иной раз пилотяги, издеваясь над полетами кадров, говорили летчикам, плохо державшимся в строю, примерно так: «Ты что, в полетах кадров участвовал? Тянешься размазней». Это говорило о впечатлении, которое оставалось у летного состава от таких полетов, и было своеобразной оценкой их рядовыми летчиками.

Такие полеты практически ничего не давали ни кадрам, ни рядовым летчикам и проводились больше для галочки. Кажется, только в последней операции они уже не проводились, так как были уже ни к чему: чувствовался конец войны и рисковать собой начальство не хотело. Из руководства дивизии продолжал летать только заместитель комдива, бывший командир 621-го штурмового полка подполковник Поварков. За время существования дивизии он был лучшим заместителем командира. Будь он на этой должности раньше, эффективность боевой работы дивизии только бы улучшилась. Это был грамотный, толковый, хорошо подготовленный теоретически командир, прекрасно разбиравшийся в вопросах тактического применения штурмовой авиации. После войны он был преподавателем в Академии имени Ворошилова. Один раз он летал со мной ведомым – смотрел, как я вожу группу.

Это был первый и единственный случай на фронте, когда меня проверял вышестоящий начальник. Нахождение Поваркова в группе меня нисколько не смущало и не сковывало в действиях. Я все делал, как всегда, будто его и не было. Как только стало известно о его полете в составе моей группы, я повел себя независимо и самостоятельно во всем, начиная с постановки задачи летному составу и порядка ее выполнения до обычных мелких вопросов. Поваркова в полете считал не начальником, а своим ведомым, поскольку он сам дал мне такую установку. Полет прошел успешно, проверяющий держался в строю отлично, выполняя все так, как и было задумано. После посадки я обратился к нему по поводу замечаний. Он спокойно ответил: «Замечаний нет». Моими действиями и группой остался доволен.

Через некоторое время вызывает меня командир полка и в присутствии Кожемякина и командира дивизии полковника Макарова, прибывшего с Дальнего Востока на фронтовую стажировку, ставит боевую задачу. Особое внимание Иван Иванович обратил на то, что стажер полетит с моей группой. Это будет его первый боевой вылет. После постановки задачи Пстыго отвел меня в сторонку и серьезным тоном произнес: «Не увлекайся! Помни, кто с тобой идет, сделай все возможное, чтобы полковник вернулся назад». По пути к самолету меня перехватил Кожемякин и намного строже Ивана Ивановича предупредил: «Без Макарова не возвращайся, придешь без него – голову отверну!» Угроз я, конечно, не испугался – понимал, что они беспокоились за безопасность высокого командира.

Возможно, нечто подобное им самим пришлось выслушать от более высоких командиров. Себе же, как говорится, намотал на ус: главное в этом полете – сохранить Макарова. Для этого надо быть предельно внимательным, хорошо держать строй, много заходов на цель не делать. Веретенникову с ведомым поставил дополнительную задачу – не отрываясь от группы, подавить огонь зениток. Заметив некоторое волнение и излишнюю, как мне показалось, суетливость пожилого командира, годившегося мне в отцы, спокойным голосом в корректной форме сказал ему, чтобы он не волновался. Пояснил, что обстановка на нашем участке фронта в последнее время не столь опасна, поэтому все обойдется. Рекомендовал ему держать самолет «на ноге» и свое место в строю. Пояснил ему, что, оторвавшись от меня при энергичном маневрировании, потом будет очень трудно встать на свое место.

Полет прошел удачно. Группа вернулась без потерь. Мы атаковали две цели. Сначала ударили по артиллерийским и минометным батареям, а затем, выскочив на шоссейную дорогу, идущую от города Тропау в глубь территории противника, прошлись по колоннам автомашин и боевой техники. Макаров держался в строю отлично, делал все так, как я и рекомендовал. После посадки я подошел к его самолету и застал его сидящим в кабине. Для нас это было необычным, так как наши летчики после выключения двигателя сразу вылезали из кабин и делились впечатлениями о полете. Видимо, сказались эмоции, связанные с первым боевым вылетом. Тут же около самолета я поздравил его с боевым крещением. По его реакции понял, что полетом он удовлетворен. К нам подошел Кожемякин и присоединился к поздравлениям.

Макаров добродушно пригласил меня на ужин. Там мне пришлось сидеть за одним столом со всем дивизионным начальством – Кожемякиным, Камыниным, Поварковым и Пстыго. Чувствовал себя крайне неловко и стесненно. Наркомовские100 граммов смелости не добавили. Макаров поделился своими впечатлениями о полете и похвалил меня. Он высказал пожелание слетать со мной еще раз. Но его отговорили. Через несколько дней он отбыл на Восток с орденом Красного Знамени, полученным за один боевой вылет. Когда началась война с Японией, в центральных газетах писали о боях, в которых отличились летчики-штурмовики под командованием генерала Макарова. По прибытии на Дальний Восток его повысили в звании.

С аэродрома Штубендорф выполнил свой последний боевой вылет наш командир эскадрильи Шутенко. Произошло это во второй половине марта. Как-то в один из дней он решил почему-то лететь на моей машине, хотя его самолет был исправен. Я был этим не особо доволен. Мне вообще не нравилось, когда на закрепленной за тобой машине летает кто-то другой. Обычно каждый летчик приноравливается к особенностям своей машины, к работе ее двигателя, подбирает наиболее благоприятные режимы работы, чтобы увеличить моторесурс. При этом одни эксплуатировали двигатель на щадящих режимах, а другие гоняли его, не жалея. Чаще так поступали те, кто летал не на своих машинах. Возможно, Шутенко полетел на моей машине, желая посмотреть, как она ведет себя в полете, и если понравится, взять ее себе. Так поступали многие командиры.