Один из моих сослуживцев, в прошлом летчик-истребитель Герой Советского Союза Г.Л. Цоколаев, смотря на мои колодки с наградами, как-то спросил: «Ты что, на войне технарем, что ли, был?» – «Да нет, – отвечаю, – летчиком-штурмовиком на Ил-2». – «А почему тогда так мало наград? – не унимался он, хитровато посматривая на меня. – Так ли это на самом деле?» Пришлось подробно рассказать ему о себе и летчиках нашего полка, о том, как воевали и награждались. Выслушав меня, он заметил: «У нас в полку летчиков не так награждали». На войне Цоколаев был награжден двумя орденами Ленина и двумя Красного Знамени, поэтому, увидев мои награды, подумал, что я из технического состава.

5 апреля закончилось более чем полуторамесячное пребывание полка на аэродроме Штубендорф, где была так сильно подмочена его биография и «обхезался» (часто употребляемое им слово) сам командир. Обер-Глогау, куда мы перебрались, находился западнее Одера, почти на сотню километров ближе к сердцу фашистского логова Берлину. Перебазирование на новую точку говорило о том, что в скором времени начнется наступление наших войск, которое, скорее всего, будет завершающим этапом войны. Настроение в связи с этим было приподнятое, и каждый, как говорится, молил бога дожить до Победы. Почти неделю мы из-за непросохшего летного поля не летали на боевые задания.

Пользуясь свободным временем, мы с ребятами бродили вокруг аэродрома, знакомясь с местностью. На одной из таких прогулок повстречали группу наших людей, угнанных фашистами в Германию. На попутных машинах они возвращались на Родину. Увидев нас, они спрашивали, нет ли среди нас земляков, как живет страна. Я был удивлен, что среди них было немало молодых мужчин. Они выглядели здоровыми и упитанными. Это говорило о нормальном питании и удивило нас.

Парней с такими свежими лицами мне не приходилось видеть с довоенных времен. Мы поинтересовались, чем они здесь занимались, где работали. Они, словно сговорившись, отвечали однообразно – жили в деревнях, работали на сельхозработах у фермеров. Возможно, так и было. Подумалось – повезло ребятам, не скупились хозяева на питание своих рабов. По их настроению чувствовалось, что возвращались они больше из чувства тоски по родным местам, чем из желания встретиться с родными и близкими. На вопросы, как им жилось и как с ними обращались хозяева, ни один из них не сказал, что плохо. Такие ответы нас буквально обескуражили. Услышанное не укладывалось в нашем сознании. То, что мы узнали, никак не соответствовало нашим представлениям о людях, угнанных насильно в Германию. Были ли они теми, за кого себя выдавали, не знаю.

За пять дней пребывания на аэродроме Обер-Глогау полк не произвел ни одного боевого вылета. 10 апреля пришло распоряжение перебазироваться на новый аэродром Олау, находившийся примерно в 15 километрах от Бреслау. Погода в тот день стояла отличная. Весеннее солнце светило в полный диск. Было хорошо видно, как наша авиация, в который раз после очередного отказа фашистского гарнизона сдаться, всей воздушной армией бомбила город. Участвовал в налете и я. Не думал я тогда, что этот полет будет моим последним боевым вылетом. А перед этим мне предстояло перелететь со старого аэродрома на новый. Во время перелета произошла неприятность, очень напомнившая мне первый боевой вылет, совершенный в Райских Выселках. Командир полка почему-то приказал мне лететь не на своей машине, а взять ее из 2-й АЭ. Не помню, за кем из летчиков она была закреплена, кажется, за Четвериковым.

Причина, по которой пришлось лететь на чужом самолете, стала понятна позже. Дело в том, что предстоящий полет был у меня сотым, своего рода юбилейным. Фактически у меня их было значительно больше. Иван Иванович знал, каким по счету будет у меня этот вылет, и решил сделать для меня сюрприз – выделить по такому случаю одну из лучших машин в полку. Механик самолета старшина Петр Струнин и мотористка Нина Полякова также были одними из лучших. И вот этот механик опростоволосился – не проверил, все ли замки Фэйри закрыты на крышке верхней части капота мотора. Во второй половине разбега, почти при отрыве крышка стала вспухать и встречным потоком воздуха завернулась назад, полностью перекрыв туннель воздухозаборника водо– и маслорадиаторов. Вода в системе охлаждения работавшего на максимальных оборотах двигателя мгновенно закипела. Из расширительного бачка повалил пар. Попадая на остекление фонаря, он покрыл его матовым налетом, через который ничего не было видно.

И если в Райских Выселках лист в конце концов сорвало, то на этот раз он засел основательно. На посадку зашел по малому кругу и приземлился. Взлет производился в непосредственной близости от стоянки самолетов, где находились технари. Обычно они всегда следили за взлетавшими самолетами. Так было и в этот раз. Они видели, как задралась крышка капота и как после этого запарил мотор. «Ну, Петр, будет тебе разнос!» – сказал ему кто-то, увидев, что я захожу на посадку. Не скрою: мне хотелось сказать ему что-нибудь крепким словцом, но делать этого не стал, посчитав неудобным ругать человека, к которому относился с уважением. И хотя именно он являлся ответственным за подготовку самолета к вылету, я понимал, что от ошибок никто не застрахован.

В Олау Пстыго дал мне задание: в составе двух шестерок нанести бомбовый удар по топливохранилищам на восточной окраине Бреслау. На наружные держатели подвесили бомбы ФАБ-250. К цели мы подошли на высоте 1700 метров – на 300 метров выше из-за сильного черного дыма, стоявшего над горевшим городом. С обычного угла пикирования бомбить не решился, боясь в сильном дыму столкнуться. Пришлось работать с небольшого угла. Выполнили один заход. Перед глазами сверкали трассы «эрликонов». Все небо было в шапках разрывов крупнокалиберных зенитных снарядов. Били они не прицельно, а больше наугад, в расчете на то, что при большом количестве самолетов наверняка в какой-нибудь да попадут. В таких условиях выполнять противозенитный маневр опасно. Трудно было определить, в какую сторону надо бросать машину, чтобы избежать прямого попадания. На осколки особого внимания не обращали – главное, чтобы они не затронули жизненно важных элементов конструкции и самого летчика. Истребителей мы не боялись: их под Бреслау было мало, и они нам не встретились.

С задания вернулись в парадном строю в полном составе. После посадки к моей машине подошла группа летчиков полка во главе с Иваном Ивановичем. Они подхватили меня на руки и стали качать, выкрикивая: «С сотым вылетом, с сотым вылетом!» Такой встречи я не ожидал. Видимо, Пстыго заранее все подготовил, чтобы сотый вылет стал памятным для меня и принес приятное настроение. Он, как и первый, а также те, которые едва не стоили жизни, остались в памяти навсегда. После нескольких приятных минут поступило распоряжение вновь лететь на Бреслау. Но, прождав в готовности к вылету весь оставшийся день, слетать так и не пришлось. Поступила команда снять готовность.