– Знаешь, в чем проблема? – тихо произнес Краев. – В том, что книжка моя – чистой воды фантастика! И идею насчет уничтожения агрессии я придумал, сидя в сортире. У меня был запор, и, видать, от натуги дерьмо в голову поперло. Для предвыборной компании, конечно, это подходило идеально, но в жизни такое осуществить нельзя. Может быть, из отдельного человека можно вытравить агрессию и сделать его идеально послушным, но для общества в целом это невозможно. Не существует еще такой технологии!

– Как знать, как знать… – загадочно усмехнулся Давила.

– И эта эпидемия… Что там еще за якутская лихорадка? Это что, серьезно?

– Очень серьезно. – Лицо Давилы помрачнело. – Если хочешь знать, это самая большая наша неприятность. Если мы ничего не предпримем, все население страны может вымереть за год. Это просто адская напасть, хуже бубонной чумы. Смотри!

Он открыл кейс, протянул Николаю прозрачную папку. В папке содержались цветные фотографии и листы с данными. На каждом листе стояла печать "Совершенно секретно". Люди на фотографиях лежали на кроватях, их голые тела были чудовищно раздуты, неестественно красная кожа лопалась и из трещин сочилась сукровица. Лица напоминали резиновые подушки со щелочками заплывших глаз.

– Смертность – сто процентов, – сухо сообщил Жуков. – Ни один не выживает. Заразность – тоже почти стопроцентная. Передается воздушно-капельным путем – как грипп. Вполне вероятно, что это и есть мутация какого-то простудного вируса. Это бич божий. На цифры посмотри.

Цифры были пугающими. Четверть населения маленьких городков одной из сибирских областей уже вымерла. И, что самое ужасное, появились случаи заболевания в больших городах Сибири.

– Вот так-то, – сказал Жуков. – Самое ужасное – вирулентность, в смысле, заразность. Персонал ходит в герметичных костюмах, больных свозят в особые зоны, но эпидемия все равно распространяется со страшной скоростью. Вся надежда на Эдика. Долго он копается. Быстрее надо.

– Какого Эдика?

– Эдуард Ступин. Забыл про такого? Он сейчас глава специнститута – не скажу, какого. В общем, они вакцину делают. Как только сделают, сразу начнем прививать. Все население России.

– И меня, что ли?

– А ты как думал? Тебя – в первую очередь. Твоя жизнь ценна для страны!

– Нельзя так… Непроверенная вакцина… У меня аллергия, стопроцентный отвод от всяких прививок. Я сдохну сразу. Нет, я отказываюсь.

– Эдик плохих вакцин не делает! – наставительно произнес Давила. – Куда ты денешься? Мы тебе сдохнуть не дадим!

Путь впереди, видимо, расчистили, потому что БТРы отъехали назад. Машина рванула вперед так резко, что Краев стукнулся затылком о подголовник.

– Домой! – радостно сказал Давила. – Домой едем! На базу.

Рихард Шрайнер шел по ночной Москве. Улица была на удивление пустынной. Всего лишь одиннадцать часов вечера, большой проспект, лето – и вот тебе: ни веселящегося народа, ни призывных огней казино, ни разноцветных бабочек-бабеночек сомнительного поведения. Даже магазины – и те закрыты. Конечно, дисциплинированные русские уже спят – им завтра на работу. Но где же разрекламированные в туристических проспектах шикарные места отдыха для иностранцев? Иностранцы пока еще не стали такими правильными, как русские. Иностранцам нужно выпить, хорошо пожрать на ночь, проиграть положенное количество денег в рулетку, или хотя бы посидеть в баре, потрепаться с подвернувшимся под руку соотечественниками.

Раньше все так и было. Но теперь, очевидно, Москва перестала быть туристической меккой, теперь это был скорее деловой и мозговой центр России. А зоны отдыха для иностранцев перенесли далеко – в экзотическую Сибирь. В основном туда и ехали иностранные туристы, не мешали жить обычным русским своей агрессивностью и чуждым образом мыслей.

И все равно Шрайнер наслаждался. Он был счастлив тем, что идет по Москве, вдыхает удивительно вкусный ночной воздух, смотрит на русские дома, по которым так соскучился. Знакомые дома. Милые дома, милые тополя, милые клумбы с настурциями и бархотками. Боже, как он по ним соскучился…

А больше всего он был доволен тем обстоятельством, что сумел избавиться от "хвоста". Может быть, Таня и была приятной девушкой, только разговор с ней отнимал у Рихарда все душевные силы. Как-то ему приходилось общаться с парочкой австралийских аборигенов – ей-богу, с ними было легче. Их привезли в Германию на какой-то фестиваль. Аборигены, само собой, имели мозговой сдвиг на почве национальных особенностей, к тому же статус недавних дикарей обязывал подчеркивать их свою отличность от нормальных людей в каждой фразе. Аборигены усердно старались выглядеть ненормальными, носили набедренные повязки поверх пестрых женских лосин, трясли кольцами, воткнутыми в разнообразные части тела, грозно вспоминали каких-то богов и духов. Даже заявили, что прямо здесь, в баре, нужно устроить ритуальный костер и высушить на нем голову бармена. Голову предполагалось забрать на память и носить на веревочке. Бармен очень веселился. До костра дело не дошло – ограничились несколькими бутылками виски, после чего Рихард стал называть аборигенов на немецкий манер Гансом и Фрицем. Один из них, как выяснилось, даже имел среднее образование. Второй имел высшее.

С русскими было сложнее. В ушах у них торчали не кольца, а наушники. И Шрайнер ни черта не понимал их, хотя и прилагал к этому титанические усилия.

Шрайнер вдруг остановился. В сознании его отпечаталось нечто красное, извивающееся, светящееся. Стоп… Ага!

Шрайнер лихо развернулся и пошел назад. Где это? Где? Неужели это был мираж, игра воображения – подсохшего, заветренного, как старый кусок говядины?

Вот оно! Красные неоновые буквы светились где-то на уровне его паха – над лестницей, уходящей в подвал. Совсем небольшая вывеска – не манящий призыв для всех, скорее, знак для своих. Для немногих оставшихся несовершенных.