Николай съежился, по спине его побежали не то что мурашки – черные муравьи-убийцы. Он попался. Никак он не ожидал, что его раскроют так быстро. Болван. На что надеялся, гений конспирации? Первый же попавшийся скульптор по пончикам раскусил его, как мальчишку…

– Он не иностранец, – раздался голос за спиной Краева. – Он чумник. Из четвертого Врекара.

– Из четвертого?! – взвизгнул Петя. – Сукины дети! Я так и знал, что они додумаются до этого! Сами не могут с нами справиться, так подсунули сюда убийцу-полумеха! А я еще памятник ему хотел поставить! Я на твою могилу памятник сделаю! Руки вверх, падла! Тебе говорю!

Стороженко выхватил из-за стойки огромный черный ствол и направил его на Краева. Не милицейский электрошокер – скорее, крупнокалиберный пулемет – из тех, что оставляют в теле дырки шириной в полладони. Краев медленно поднял руки. В голове его было идеально пусто, только громкие удары сердца дрожью отдавались в коленках.

– Спокойно… – голос сзади определенно казался знакомым. – Не гони, Петя. Дай-ка я его потрогаю. Если начнет метаморфироваться – стреляй.

Краев почувствовал вдруг легкие удары по ногам, по ягодицам, по спине, по поднятым рукам. Его простукивали деревянной палкой, как простукивают мраморную статую в поисках пустот. Пустот, в которых могут быть спрятаны какие-нибудь сокровища. И не только сокровища. Кажется, тот, кто "трогал" Краева сзади, боялся ничуть не меньше, чем сам Краев.

– Я не полумех, – сказал Краев. – Я даже не знаю, что такое "полумех". Я надеялся, что вы мне это объясните, ребятки. А вы обращаетесь со мной, как с заминированным камикадзе. Не бойтесь, я не взорвусь. Максимум, на что я способен – испортить воздух.

– Ни черта не понимаю, – сказал человек сзади. – На полумеха ты действительно не тянешь – ни железа, ни пластика. Ты действительно из Инкубатора? Из четвертого Врекара?

– Да.

– Почему же ты ничего не знаешь? Почему так дико себя ведешь? Почему от нас не прячешься?

– Потому что мне затерли память, – произнес Краев. – Я понятия не имею о том, что это такое – четвертый Врекар. Возможно, я и был каким-нибудь полумехом, или долгоногом, или еще кем-нибудь. Но я не помню ничего за последние восемь лет – ни одного дня. Из моей жизни стерли восемь лет и отправили сюда, в седьмой карантин. На отдых, может быть?

– Сейчас посмотрим, на какой отдых тебя отправили. Раздевайся.

– Как? Совсем?

– Совсем.

Краев обреченно стягивал с себя одежду. Чувствовал он себя совсем униженно. Но куда было деваться? С таким пулеметом не поспоришь.

– Повернись.

Краев развернулся и сразу же смущенно прикрылся руками. Сзади него стояли парень и девушка.

Парнем был Салем. В руках он держал длинную деревянную палку, подсоединенную золотистыми проводками к черному ящичку, висящему на груди. Девчонке было чуть больше двадцати лет. Голова ее была обрита наголо, почти как у Салема, только посередине черепа шла тонкая косичка желтого цвета, с вплетенными серебристыми полосками. Косичка доходила до затылка и раздваивалась там на два хвоста, к каждому из которых был прикреплен светящийся шар, размером с бильярдный. Несмотря на столь оригинальную прическу, способную, по мнению Краева, изуродовать любое человеческое существо, девушка была красива. Большие глаза, обведенные черными линиями и фиолетовыми линиями на манер мишеней. Прямой правильный нос. Губы – накрашенные зеленой помадой, сжатые напряженно, и все равно красивые. Мускулистый подтянутый живот – полоской между короткой обтягивающей майкой и полосатыми бриджами. У этой девчонки все было на месте. На месте находился и электрошокер, направленный Краеву прямо в грудь. Девушка держала его уверенно – так, словно не выпускала из рук с самого рождения.

– Лиза, твое слово – последнее, – сказал Салем. – Этот тип – полумех?

– Нет, – произнесла девушка. И опустила оружие.

Краев наконец-то попал в свое новое жилище. К сожалению, не было возможности как следует рассмотреть его, хотя оно того стоило. Вместо этого Краеву пришлось принимать гостей.

Если говорить точнее, Николай Краев был отконвоирован до своей квартиры и подвергнут допросу. Давно Краеву не приходилось так туго.

Когда-то он свято соблюдал принцип – не лгать. Этим ограничением он неизменно ухудшал собственную жизнь и испортил ее до такой степени, что ему пришлось удрать из России. За последние шесть лет, с тех пор как Краев стал Шрайнером, он превратился в профессионального лжеца. Это намного расширило его пространство: узкий жизненный канал, по которому когда-то с трудом продирался его корабль, превратился в относительно просторную акваторию. Разумеется, она была заполнена мутной водой, над ней витали не самые приятные запахи, зато возможностей для маневра стало хоть отбавляй. Краев стал не просто лгуном – он стал игроком на сцене, почти профессиональным актером. В этом был своеобразный вызов: вот, мол, Россия, не захотела ты меня, прежнего Краева, увешанного самозапретами, так получай нового Шрайнера, сохранившего в душе высокие моральные цели, но не гнушающегося в их достижении никакими средствами.

И в этом была ложь перед самим собой. На самом деле Краев не так уж и изменился. Он вовсе не стал суперменом, ловко обходящим любые препятствия. Запреты все так же сидели в его сознании, не позволяли совершать подлость по отношению к другим людям – как к ближним, так и вовсе незнакомым. Начисто отвергали возможность предательства. И, самое главное, никак не давали поверить, что все в мире подчиняется циничному расчету. Стало быть, Краев был все так же слаб, хотя и скрывал свою слабину. И сейчас ему нужно было вести себя крайне осторожно.