– Понятно… – Крюгер медленно превращался из упыря обратно в человека. – Тогда, пожалуй, я расскажу тебе, метаморф. Расскажу, почему даже если ты самовольно свалишь из Врекара, не пробегаешь больше двух месяцев. Потому что через два месяца ты умрешь, тебя убьет чума. Все неиммунные – носители вируса якутской лихорадки. И в том числе – ты, параспос, потерявший память. Все мы сидим на игле. Вирус давят постоянными инъекциями, но эта иммунная защита – временная, ее хватает не больше, чем на два месяца. Я думаю, что сидеть нам на игле всю жизнь. И детям нашим, которые здесь рождаются – тоже. Потому что у чумников рождаются только чумники.

– А как же те, кто умирает здесь, во Врекаре, от чумы? Я слышал, что таких немало. На них иммунозащита не действует?

– Это самоубийцы, – сказала одна из девушек. – Так было с моим отцом. Он съездил в очередную командировку и вернулся в жуткой депрессии. Я могу его понять: до чумы он был профессором, преподавал литературу, студенты его очень любили – чуть ли не на руках носили. А тут – зона, забвение… Эти командировки доконали его. Вызвали – выжали – выкинули обратно в карантин. Он просто не пошел на очередную вакцинацию и скрыл это от меня. Когда его увозили, он был красным и распухшим, из него текла вода… Но ему было уже все равно, его ничто не держало на этом свете – даже я. То же самое случилось со всеми людьми, которые умерли здесь от чумы – они пропустили прививку и умерли, потому что больше не хотели жить. Мы все знаем это.

И тут Краеву стало по-настоящему страшно. До сих пор он воспринимал все, что происходило с ним, как бы со стороны. Он отделил сознание свое от тела и с немалым удовольствием наблюдал за тем, что с этим телом происходило. Это было удобно – тело получало пинки и удары, а Краев только анализировал информацию, добытую с таким трудом…

Сейчас он вдруг осознал очень простую, но крайне неприятную истину. Он находился в самом центре чумной зоны – месте, где сам воздух был насыщен проклятым вирусом. И вирус уже проник в его организм – вне всякого сомнения. А значит, Краев уже не мог более оставаться нейтральным иностранцем, свободным от заразы. Он должен был определиться, кто он – баран или чумник. Третьего не было дано.

Прививку ему сделали. Краев помнил рассказ Салема о том, как быстро иммунные проявляют свою баранью неагрессивную сущность – на третий или четвертый день. Краев бараном не стал. Кроме того, он так же валялся в лихорадке, как и Салем…

Итак, не приходилось сомневаться, что Краев – чумник. Ему повезло, что он попал в десять процентов из сотни и не стал "правильным". Но это означает одно – он неиммунный, и через два месяца ему придется пойти и сделать укол. Сесть на иглу, и никогда больше не покидать чумную зону. Горькая правда изгоя.

А как же Давила? Он не баран – можно поклясться, что он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него – как высморкаться. Чего стоил один только предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник – и на свободе! "Господин Спецсоветник"… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только "правильные", страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.

А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Обязан был испить чашу горечи до дна – выяснить, к чему привели его действия, когда восемь лет назад он собственными руками вылепил нового президента.

Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.

Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил меньше половины чудовищного по размерам стейка – отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно – как следует отбито и в меру прожарено. Оно не потеряло сока и в то же время покрылось хрустящей корочкой. Дело было не в мясе – просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок – это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище – хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.

– Лисенок, – вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. – Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке осталось еще немало места.

– Сам ешь! – Лиза толкнула его локтем, не отводя глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. – Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!

– Кто шарахнет?

– Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!

– Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? – пробормотал Краев, совсем уже засыпая. – На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф, у меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…

Он положил руку на стол, голову на руку, и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула его тарелку к себе и занялась отбивной.

Первый аккорд вошел в сознание резко, как острие штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор уже двигался там – глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.