— Вы не должны бранить ее за эту невинную проделку, — продолжал он, — мне очень хотелось увидеть Ирину. А вы знаете, въезд в Севастополь связан с известными формальностями…

— Не хватало еще, чтобы меня в чем-нибудь подозревали, — сказала Ирина.

Первая встреча с отцом Ирины не предвещала в дальнейшем ничего хорошего. Как держаться с ним? Можно ли выбросить из памяти ялтинскую ночь или мерзкую сделку в гостинице столицы с браслетом инков? Тогда он толком и не рассмотрел старика. Этот человек мог теперь предъявить к нему известные права. Глухо стучало сердце, ломило поясницу, боль отдавалась в левой икре. Но разве сейчас до «чекушек» и «кочерыжек» Савелия Самсоновича! Ирина и ее отец нетерпеливо ждали, что Черкашин скажет. Ему не отделаться междометиями.

Выручила хозяйка, позвавшая его из-за дверей. После выговора она демонстративно в комнату не входила.

Оказывается, Черкашина ждал водитель, этот молодой упрямый старшина, безнадежно развращенный панибратским обращением своего бывшего командира, пресловутого Ступнина.

— Что вам еще надо? — еле сдерживаясь, спросил Черкашин и пожалел о своей резкости, заметив враждебный, более того, презрительный взгляд Архипенко.

— Надо подписать путевку, товарищ капитан первого ранга. — Он протянул бумажку. — Я был в гараже, замерили бак, нужно указать, куда ездил.

Черкашин растерянно теребил путевой лист:

— Евпаторийский рейс?

— Евпатория отмечена… Симферополь.

— Понятно, — Черкашин не глядя подписался в двух местах, вернул бумажку. — В другой раз будешь ездить только туда, куда я посылаю.

Петр неторопливо свернул бумажку вчетверо:

— Мне было приказано от вашего имени, товарищ капитан первого ранга.

— Идите, отдыхайте!

Черкашин вернулся в комнату.

— Напрасно ты вступил с ним в лишние препирательства. Было похоже, что ты чувствуешь себя перед ним виноватым, — сказала Ирина поучительно.

— Ты слышала?

— Еще бы.

Вмешался Григорий Олегович:

— Это я виноват. Надо было мне догадаться и дать ему на чай. Тогда он не пришел бы оформлять бумаги. Помню… — Григорий Олегович, не торопясь и плавно жестикулируя, привел несколько случаев из своей практики, подтверждающих могучую силу подачек. Говорил он гладко, продумывая заранее даже самые безобидные фразы, иногда прикасался к подбородку ладонью. Уловить выражение его глаз, деформированных стеклами очков, было невозможно. Курил он много, одну сигарету за другой, глубоко затягивался и покашливал. Судя по его прерывистому дыханию, он страдал астмой.

— Ирина поделилась со мной вашими планами, Павел Григорьевич…

— Чем же именно? — Черкашину не хотелось называть его не только отцом, что было бы глупо, но даже по имени и отчеству.

— Вам, как я понял, предстоит назначение. Вы направляетесь на новый корабль…

— И что же? — Черкашин инстинктивно сжался.

— Лично я — поклонник надежной старины, — непринужденно продолжал гость, — но в некоторых случаях предпочитаю новые вещи…

— А я предпочитаю не вмешивать посторонних в свои служебные дела.

Ни одним движением, ни одной гримасой не выдал отец Ирины своей оскорбленности. Несомненно, он обладал сильной волей и умел себя держать.

А Ирина заметно волновалась. Еще бы! Сегодня она сводила двух совершенно разных людей, а атмосфера первого знакомства была так накалена.

Григорий Олегович мастерски справился с зловещей заминкой. Его голос не дрогнул, дикция по-прежнему отчетлива:

— Бог насмешки и злословия Мом издевался и насмехался над богом огня Гефесом, сотворившим человека, за то, что в груди человека не устроено дверцы… Мом считал, что если бы такая дверца была, то, открывая ее, можно было бы узнавать, чего хочет человек, что он замышляет, лжет или говорит правду… — Григорий Олегович взглядом подбодрил Ирину. — Так вот, Павел Григорьевич, жалко, что Гефес оказался таким непредусмотрительным творцом. Будь у меня в груди окошечко, вы могли бы заглянуть в мое сердце и поверили бы в самые искренние и благожелательные мои к вам чувства.

Вмешалась Ирина.

— Я рассказала отцу о невыносимой обстановке, Павел, сложившейся вокруг нас. О моральной пытке. Жить под перекрестным огнем кумушек, под ненавидящими взглядами твоих сослуживцев… Мне думалось, тебе лучше попроситься на другой флот. Но он… отец не советует.

— Почему? — Черкашин опустил глаза.

Григорий Олегович только чуть-чуть пошевелил пальцами, блеснули два перстня: один платиновый, другой с бриллиантом.

— Нездоровое любопытство к вам скоро утихнет. Появятся другие объекты, другие события, — тщательно продумывая и взвешивая слова, отвечал Григорий Олегович. — А на другом флоте ваша история явится свежей новостью, и все начнется сначала.

— Павел, — умоляюще попросила Ирина, — давайте успокоимся, обдумаем, найдем лучший выход. Если тебе не хочется уезжать, останемся. В штабе так в штабе, на корабле так на корабле. Может быть, есть смысл перейти на пээл, сейчас на них мода…

— Что такое «пээл»? — спросил Григорий Олегович.

— Подводные лодки, — разъяснила Ирина. — Теперь крутой крен в сторону развития подводного флота…

Черкашин не дал ей закончить, вспылил:

— Перестань! Это отвратительно! Или ты издеваешься над тем, что мне свято, или превращаешься в чеховскую душечку! Выбрось из своего арсенала святые слова! Слышишь? Не твое дело! Я могу многое снести, могу угождать тебе, но олухом не стану…