... Утром следующего дня Ляпунов и Ивасьян в разное время выехали в аул Тахтамукай.

Впервые за много дней после памятной бури утреннее октябрьское небо раскрылось над кубанской степью во всей своей бездонной голубизне. Неяркое осеннее солнце подцве­тило желто-красную листву старого Черного леса вдали, за­блестело на облитой холодной росой траве по обочинам про­селка, подогрело лысые макушки холмов, скрывающих за. собой сакли недалекого аула. Дорога петляла по правому берегу реки Чохрак. Мутные и густые, как гороховый суп, волны ее катились неторопливо, стеренно, словно отдыхая от недавнего разгула. По берегам изредка сверкала вода, засто­явшаяся в вымоинах и низинах после паводка, и управлен­ческие лошадки, на которых пустились в Чохрак Жунид и Вадим, задорно пофыркивая, рысью проскакивали эти огромные лужи, расшвыривая по сторонам брызги глинистой жижи. Попадая на разогретых лошадей, брызги дымились легким парком и быстро подсыхали. Кони становились все больше похожими на каких-то странных животных, размалеванных в крапинку под ивановский ситец. Доставалось и всадникам.

Навстречу мчался тугой прохладный ветер, напоенный свежестью, настоянный на неуловимых запахах влажной сте­пи. Он подсушивал сложенное в копны сено и коричневато-серые шалашики убранной конопли.

В орешнике вовсю гомонили суетливые воробьи, доноси­лась перекличка удодов.

Вадим и Жунид ехали молча. Жунид выспался накануне и сейчас, бодрый, подтянутый, лихо сидел в седле, рассеян­но разглядывая пейзаж. Дараев сосредоточенно смотрел под ноги лошади, озабоченный мыслью, как бы поменьше забрыз­гаться, минуя очередную лужу

Шукаев смотрел вокруг, но едва ли восхищался приро­дой. Нельзя сказать, чтобы он был к ней равнодушен. Такое редко случается с человеком, который родился и вырос у подножия хребта в краю солнца и гор. Просто он умел отре­шиться от всего, что в данный момент, не будучи связанным с его непосредственным занятием, не представляло для него интереса. И мысли его были так далеко от наполненной птичь­им перезвоном рощи, которую они сейчас проезжали, как если бы она находилась за десятки километров отсюда.

Наконец на опушке леса показалась крытая соломой длин­ная конюшня. Вокруг — вытоптанная лошадиными копытами поляна — обширный выгон, окруженный плетневой изго­родью, прикрепленной к кольям. В нескольких шагах от ко­нюшни — коновязь, а за ней, на крутом берегу реки, под высокими березами, белел домик табунщиков.

Жуниду даже показалось, что он уже видел все это од­нажды — так точно Шахим Денгизов набросал ему располо­жение конефермы.

Услышав топот лошадей, навстречу им вышли два коне­вода:

— Салам алейкум! — поздоровался Жунид.

— Здравствуйте! — подъехав, приветливо кивнул Дараев.

— Алейкум салам, зянатхан! [17] — ответил за обоих бри­гадир Аюб Туаршев, крепкий и высокий адыгеец средних лет, с тонкими иссиня-черными усиками над верхней губой. Они придавали ему молодцевато-напыщенный вид, явно не вязав­шийся с добрыми, серьезными глазами и рабочей одеждой. На нем была защитная гимнастерка, такие же брюки и резино­вые сапоги. Приняв от Жунида недоуздок, Аюб отвел кауро­го к коновязи. Дараеву помог спешиться второй табунщик.

— Откуда вы и с хорошими ли вестями? — спросил Аюб, оглядывая приезжих. И Жунид, и Вадим были в гражданской одежде.

— Во всяком случае не из тех, кто недавно побывал на вашей ферме и оставил о себе недобрую память,— сказал Жунид, отыскивая глазами пенек, на котором сидел перед своей гибелью Трам Лоов.

Туаршев проследил за направлением его взгляда.

— Тогда просим позавтракать с нами,— поклонился он и показал на домишко, из глиняной, похожей на бочонок, трубы которого валил густой дым.

— Нас зовут разделить трапезу,— вполголоса перевел Жунид Дараеву,— отказываться нельзя — обидим.

— Суп из диких уток есть,— улыбаясь продолжал уже по-русски Аюб.— И кумыс есть...

— Да будет всегда обильной ваша еда,— по обычаю ответил Жунид.— С великим удовольствием выпьем знаме­нитого чохракского кумыса.

— С той ночи тревожно стало здесь,— сказал Аюб, снова переходя на родной язык, когда они направились к домику.— Спасибо краевому начальнику Денгизову. По его приказу выдали нам нарезные стволы.

— И пушки не спасут, если охрана будет дремать,— за­метил- Жунид.

— Теперь дежурят по двое. Вошли в домик.

Посредине комнаты стоял стол из струганых досок. В углу, в очаге, потрескивали сухие сучья. Над огнем висел на чугунной цепи, прикрепленной к балке, большой котел с су­пом. Возле противоположной стены — простой крашеный шкаф для продуктов и три железные койки с соломенными матрацами, покрытыми грубошерстными одеялами. На спин­ке каждой кровати висели на ремнях винтовка и патронташ. Стены — в гвоздях, на которых была развешена разная аму­ниция коневодов — седла, уздечки, арканы.