Шрифт:
Гриша бросился с палубы вниз. Он ворвался к Татьяне Васильевне без стука. Доктор стирала белье.
— Садитесь, что с вами, Гриша? — спросила Татьяна Васильевна, торопливо вытирая руки.
Гриша сел и увидел возле открытого иллюминатора докторской каюты сохнущие бюстгальтеры — розовый, голубой и салатный.
Гриша зажмурился. Доктор успела перехватить его дикий взгляд, смутилась и сдернула предметы своего туалета на койку.
Гриша открыл глаза и взглянул на иллюминатор. Он был пуст. Вернее, за ним катил волны безграничный океан.
— Мне, — сказал четвертый механик, — мерещится…
— Хорошо, сейчас, — сказала доктор, вытаскивая из холодильника пол литровую бутыль валерианы. — Что вам мерещится, Гриша?
— Летучий… этот… японец, то есть голландец, — пробормотал Гриша. — Мне бы… чего покрепче глотнуть…
Татьяна Васильевна секунду колебалась, потом внимательно посмотрела в безумные Гришины глаза и налила в мензурку спирта.
Гриша глотнул. Ему немного полегчало. Только пот продолжал обильно катиться по лицу.
— Что вам все-таки померещилось? Мне важно знать. «Летучие голландцы» давно мерещатся морякам — это ничего…
Гриша Айсберг стал делать возле грудной клетки непонятные пассы, потом махнул рукой на целомудрие и сказал:
— Здоровенный парусник прет напересечку, а вместо парусов — эти ваши… ну… лифты, то есть лифчики… Татьяна Васильевна, — с мольбой закончил Гриша, — поможете мне в Сингапуре купить десяток?
— Конечно, конечно, дорогой мой, купим, обязательно купим, самые хорошие! — с профессиональным утешительным оптимизмом заверила судовой врач. — А как вы относитесь к береговой работе? Мне кажется, вам не следует плавать…
— Рядом с домом — кладбище, — сказал Гриша мечтательно, и ясно стало, что он уже много раз видел это кладбище в голубых снах. — Меня в похоронный трест приглашают, ограды и кресты варить…
Две черные и две белые руки, переплетенные тем манером, который применяется для переноски раненых, — флаг Республики Сингапур. Он развевается на мачте «Профессора Угрюмова».
Малайский мальчик, совершенно голенький, на грядке с укропом делает свои маленькие делишки. Кран проносит над ним извлеченный из судового трюма бульдозер.
Боцман Загоруйкин обезьяной взлетел по скоб-трапу, склонился над пацаном, спросил сперва: «И как не стыдно?» А потом: «И еще под грузом!»
Пацаненок не реагировал. Он закончил свои делишки и протянул боцману ладошку — всемирно известный жест, обозначающий: «Дай, дядя, чего-нибудь!»
— Ты чей? — спросил боцман. — Где фаве? Где маве? — Исконные нотки российского сочувствия к несчастному голому сироте прозвучали в иерихонском боцманском гласе.
Сирота ткнул пальцем за спину боцману.
На крышке трюма, из которого не производилась выгрузка, вздымались горы и холмы пестрых тряпок, рулонов гипюра, ковров; и продавцы — добрая сотня малайцев, китайцев, японцев — торговали этим багажом.
Гриша Айсберг покупал бюстгальтеры для Муму. Консультировали его Татьяна Васильевна и Мария Ефимовна. Дамы быстро поднимались по ступеням конфликтной напряженности:
— Сейчас такие не носят! Это, простите, Мария Ефимовна, вульгарно! Никаких кружевных оборочек!..
— А кто, кроме Гришки, их видеть будет?.. Зато перлон стирать — одно удовольствие!..
Где-то в толпе Диоген изучал индусского божка…
Боцман прищурясь разглядывал палубный базар и туго раздумывал над тем, к кому обратиться, чтобы пристроить сироту на доброе место.
А сирота профессионально и точно вытаскивал из боцманских карманов грязный носовой платок, пачку сигарет, хитрую заграничную зажигалку и вечные спички. Потом сирота скрылся за бортом.
И когда Загоруйкин наконец оглянулся, то увидел только грядки с укропом.
— Безотцовщина! — горестно пробормотал боцман и полез в карман за платком, ибо сингапурское солнце жарило в плешь прямо из зенита.
— Шпана! — изменил свое мнение боцман, когда обнаружил, что в карманах нет ни платка, ни курева. И вытер лоб подолом майки.
Здесь на Загоруйкина опять нашло его необъяснимое вдохновение. Возможно, на удивительный талант боцмана подействовало большое количество вокруг раскосых лиц.
Во всяком случае, из него вывалилось такое четверостишие:
Самый лучший, милый друг Уложил японцев двух. Пусть встревают к нам хоть пять! Он уложит их опять!