Появляется Эн. В моем халате. Хотя я ей его не предла­гал. Она оказывается еще лучше.

– Эн - это буква или имя на английский манер?

– Дай сигарету!
– просит она.
– И выпить, если есть... У Брейгеля - зима, каток, крошечные фигурки... Кто они нам? Эн, Ка, Тэ... Не будешь же выяснять?

– С удовольствием бы выяснил!
– не соглашаюсь я. "Так... Значит, они уже обживают и этот культурный пласт. Грабят, убивают и при этом еще философствуют... ничего не скажешь!"

– Тогда играла роль подсадной утки... А теперь более серьезное задание - троянский конь?

– Утка, конь...
– укоризненно говорит она.
– Скоро дойдешь до бурундука! У тебя что, нет курева?

– Не курю... Водку будешь? Другого ничего нет.

– Буду, конечно, буду... Немножко...

Наливаю на дно стаканчика. Протягиваю ей.

– Часы хороши!
– кивает она на стенку.
– Умели раньше делать вещи. На маятнике стрела разделяет две буквы. Что они имели в виду? Стрела - символ времени? Часовая стрелка? Или же боевая, лучная стрела?

– Это помогает грабить, убивать, насиловать?
– интере­суюсь я.

 - Ну, кого я буду насиловать, помилуй!
– смеется она, слегка захмелев.
– Ты на кого-то похож. Не пойму на кого... У тебя есть йод или зеленка?

Она слегка отодвигает воротник халата. Видна большая глубокая ссадина. Мажу ее йодом. Эн кричит от боли, слезы те­кут по ее лицу.

– Разве у троянского коня... уж скорее кобылицы может быть такая рана?
– жалобно спрашивает она.

– Не знаю...
– в замешательстве дую на ссадину, касаюсь губами нежной кожи...

Валентин Ильич отчаянно сражается с Серегой, у того железная семерная, и он может оставить Ильича без виста. Мы отходим с Михалычем в сторону.

– Он мне не родной!
– шепчет Михалыч.

– С чего ты взял?
– отвечаю на всякий случай.

Я не спрашиваю, о ком речь. Ясно, что он говорит про Женьку. Меня все это начинает раздражать. Мне не нравится, что Ильич как-то двусмысленно приобнял Женьку, мне кажется, что его воодушевление, с которым он перебирает карты как-то с этим связано. Я недоволен, что понимаю Михалыча с полуслова. Ведь не стал бы он делиться своим бредом, скажем, с Серегой? Не стал!

– У нас в роду ни у кого не было зеленых глаз и тем­ных волос! Скажешь, он похож на меня?

– Ну, знаешь...
– пытаюсь уклониться от ответа, Михалыч напряженно буравит меня взглядом.
– Не обязательно же должно быть сходство с тобой. Возможно, у Эллы был кто-ни­будь в родне с такой мастью.

– Чепуха!
– решительно возражает он.
– Никого! Это она мне отомстила! Не удивляйся! Это такая б...! Хотя не призна­ется! Клянется и божится, что мой!

Элла - б...?! Я чуть не подавился. Чопорная, манерная Элла, высокая, статная, с томными большими грустноватыми гла­зами... Неудивительно, с Михалычем загрустишь! Когда она робко улыбается, открывается небольшая щель между передними зубами, что ее несколько портит. Сейчас, пожалуй, она пред­ставляет интерес, скорей, как антикварная ценность... Я ей симпатизирую и сочувствую. Наверное, из-за того, что мне ка­жется, будто я ее понимаю. На самом деле это, по-видимому, не так... Когда я встречаю ее изредка в подъезде без свиде­телей, она довольно старательно покачивает бедрами... В этом нет ничего удивительного. Желание нравиться - в природе жен­щин... У Михалыча есть еще два взрослых сына. Кажется, они уже давно живут самостоятельно и имеют свои семьи. Женька очень хорош собой. Сейчас ему, наверно, двенадцать. Недавно я встретил его у подъезда. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил:

– Вы иностранец?

– Разумеется! Швед, - пошутил я в ответ.
– Как ты опре­делил?

– Но перчаткам! Такие шикарные рыжие перчатки могут быть только у иностранных граждан!

– Что ж! Ты прав, малыш! Твоя феноменальная наблюда­тельность делает тебе честь!
– похвалил его я тогда.

Женька всегда приветлив, вежливо здоровается. Не по го­дам рассудителен и задумчив. Когда есть свободная минута, при встрече всегда стараюсь с ним поговорить. Его высказы­вания зачастую бывают, неожиданны и весьма глубоки.

– Ты не представляешь, какие фокусы устраивает в этом плане природа-мать?
– ухожу я от окончательного приговора и возвращаюсь к столу. Ильич отыграл все свои висты и довольно тасует карты.

– Выменяла картошку на сигареты, - неожиданно говорит Элла.

В подъезде полумрак. Она держит в руках две огромные сумки, с трудом сохраняя горделивую осанку. Предлагаю помощь, она охотно доверяет мне свой груз. Мы тащимся вверх по лест­нице. Лифт уже давно отключен из-за отсутствия энергии.

Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, оби­тую темным дерматином дверь. За ней вторая. Стальная, внуши­тельная, покрытая молотковой эмалью.

– Вот это да!
– выражаю я свое восхищение.
– Настоящий сейф!

Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру. Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.

– Все его?
– интересуюсь я.