– Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Пря­мо чудеса! Ладно, в другой раз!

Подозреваю, что его и не было никогда.

Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревож­но колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на боль­шую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у са­мого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Де­вочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...

Длинный коридор. Серый свет промозглого, осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху стены, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.

– Может не стоит?
– снова спрашиваю Морокова.

Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убо­гое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.

– Еще не пришел!
– бросает один через плечо.

Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.

– Ладно, в следующий раз!
– тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.

Я завишу от него. Он - ведущий инженер, а я - просто. Один раз он уже пропал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну... это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он нахо­дится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я - усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой... И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой...

Входит, наконец, какой-то обормот с "дипломатом". Открыва­ет его. Как завороженный смотрю на пистолет, который он дер­жит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в че­моданчике для Морокова. Или же его ждет что-то совсем другое.

– Давай-ка уходить, - тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.

– А где же микросхемы?!
– восклицает недовольно Мороков.

"Ну, уж точно! Ненормальному море по колено!"

Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеет­ся, обнажая гнилые зубки.

С трудом вытаскиваю Морокова за дверь. Тянет он за собой открытый чемоданчик. Тесно втроем в прихожей. Но курьеру, на­верно, наказано - оружие не применять. По-прежнему вяло иг­рает рахитичный мальчик в полутьме коридора у старого об­лупленного велосипеда...

А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы....

На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. За­стыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два ма­леньких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или даже для вио­лончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы ту­да не влезла.

Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не иск­лючено, что поместятся, но вдруг один соскочит?! Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда! Неужели все же гробы...

Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отго­рожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги.

Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, ва­рящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.

После еды решаю проверить чердак. Поднимаюсь наверх. К люку ведет короткая железная лестница, покрашенная белой масляной краской. Он оказывается не закрытым. Осторожно от­крываю крышку и попадаю в чердачное помещение. Задеваю голо­вой какие-то веревки, видимо, повешенные когда-то для сушки белья. Иду на свет. Около окошка за пулеметом в профессио­нальной позе, раскинув ноги, лежит Михалыч. Рядом сидит Эн и набивает в магазин патроны. Михалыч в офицерской гимнастер­ке без погон, галифе и сапогах. Форма полушерстяная. Он на­поминает пулеметчика с плаката из серии учебных пособий для курса молодого бойца.

– Еле нашел подходящее место, - поворачивает он ко мне голову.
– На крышах снайперы! Погляди!
– приглашает он.

Я нагибаюсь. Действительно, маленькие фигурки залегли на крышах противоположных домов.

– Отсюда прекрасный обзор и отличный сектор обстрела! Если со мной что-нибудь случится, возьмешь командование на себя!
– обращается он строго к Эн.

Та делает вид, что не слышит и продолжает сосредоточен­но набивать патроны.

– Ты что, оглохла?!
– интересуется Михалыч.