Штейман Борис Евгеньевич
Шрифт:
– А ты сдурел? Да?
– огрызается Эн.
– Неужели я буду по своим?! Патроны набиваю? Набиваю! Вот и скажи - спасибо!
– С каких это пор они стали твоими?
– спрашиваю я.
Она укоризненно качает головой, мол, хватит с меня этого охламона Михалыча, но ты то, что придуриваешься!
– Энька - стерва!
– сообщает мне Михалыч.
– Но хороша ведь! Ничего не скажешь!
На Эн ладно сидит солдатская хлопчатобумажная форма. Воротник гимнастерки расстегнут. Немного видна грудь.
– Ты что, на голое тело надела обмундирование?
– пытаюсь сбить с нее самодовольную спесь.
– Нет, вы все здесь с приветом!
– реагирует она и выразительно крутит пальцем у виска.
– Это будет где-то два на три...
– мечтательно говорит Михалыч.
– В серо-лиловых тонах! Кажется, оставался еще большой холст. Я ей предлагал надеть кожаную тужурку! Отказалась, дуреха! Тельняшка и кожанка! Ей богу, было бы лучше!.. Впрочем, так тоже ничего... Та-та-та, та-та-та, - начинает он крутить стволом.
– Чувствую, дальше репетиции дело не пойдет!
– с сожалением вздыхает Эн.
– Крови ждешь?
– интересуюсь я.
– Не крови, а настоящего дела!
– резко отвечает она.
– Энька - стерва!
– снова оживляется Михалыч.
– Хочет моей погибели! А у меня - дети, - доверительно говорит он мне.
– Так ведь взрослые! И без тебя не пропадут!
– резонно замечает Эн.
– Ну, как тебе нравится?
– довольно смеется Михалыч. Отрывается от пулемета и начинает лапать Эн.
Это зрелище видеть уже совершенно невыносимо, и я ухожу. По дороге к себе размышляю об утрате Жизни и способе взаимодействия с потерянным. Подлинное бытие - не сам человек и не окружающий его мир. Надо попытаться бесстрастно созерцать и постепенно избавиться от субъекта как объекта отношений. Страсть расширяется и переходит в любовь...
Решаю пробовать! Прошу Эллу. Она находит у Михалыча небольшой загрунтованный холст. Приносит кисти, краски. Начну с обнаженной натуры. Это проще. Нужна модель. Снова прошу Эллу. Она охотно соглашается. Ищу необходимое освещение. Все не то. Наконец удается найти то, что нужно. Делаю наброски углем. Увлекательное это дело, оказывается, - живопись! Жаль, что поздно сообразил. С шитьем курток никакого сравнения! То было только ради денег. Элла проявляет удивительное терпение. Чувствуется школа. Я благодарно целую ее... Еще пара сеансов и надеюсь закончить...
Целых два дня ушло на окончание работы. Опустошен и счастлив. Хочется узнать мнение профессионала. И будто услышав мои мысли, неожиданно заходит Михалыч вместе с Эн. Он долго рассматривает картину.
– Недурно...
– цедит сквозь зубы.
– Ей богу, недурно... А тебе как?
– обращается к спутнице.
Та хмыкает, чуть прикусив губу. Капелька крови течет по подбородку.
– Получилось...
– шепчет она.
– Модель мне кого-то напоминает...
– задумывается Михалыч.
Хотя узнать натурщицу нельзя.
– Нет, не пойму кого...
– с досадой и к моему облегчению заканчивает он.
Михалыч по-прежнему в военной форме и напоминает вождя. Протягивает мне портсигар.
– Бери! Золотой! На память!
– говорит он.
– В обмен на картину!
– доканчивает и портит впечатление своей корыстью.
– Нет!
– не соглашаюсь я.
– Лучше вечером я его у тебя отыграю.
– А вы не хотите разыграть меня?
– капризно спрашивает Эн.
– Не хочу!
– отрубает Михалыч. И обняв свою подружку за талию, направляется к выходу.
Закрываю за ними дверь. В комнате четыре железных кровати. Почему меня поселили сюда? Аккуратно собираю разбросанные старые газеты. Связываю их в пачки. Надо будет их сдать и приобрести какие-нибудь "макулатурные" книжки. Входят два молодых южных человека. Они - студенты, которые раньше жили в этой комнате. Хотят забрать газеты.
– Они наши!
– резонно говорят ребята.
– А я их упаковал!
– возражаю я.
Уж больно не хочется отдавать. Привык к мысли, что макулатура моя. Дверь открывается прямо на улицу. Они преследуют меня. А может быть другие. Не знаю. Быстро пробегаю по узкому навесному мостику через широкое ущелье. Внизу гремит горная река. Высота ужасная. Преследователи достигают середины моста. Но вдруг один из них в страхе ложится на мост. Начинает ползти назад. Я спешу по заросшему густым зеленым кустарником склону крутой горы. Удается скрыться от преследователей!
6. Смерть Ильича
Мы уже второй раз играли втроем. Не приходит Валентин Ильич. Я несколько раз стучал в его однокомнатную квартиру на третьем этаже. Тишина. Мы теперь играем каждую ночь. Вначале, когда в доме еще только организовывали ночные дежурства самообороны, мы собирались по понедельникам раз в неделю. Теперь, кроме нас, никто не дежурит. Мне кажется, что в нашем подъезде осталось процентов двадцать пять жильцов, а может и того меньше. Возможно, Ильич тоже решил слинять. Но мог бы предупредить! Ведь не чужие. Странно... Я уже готовлюсь ко сну, как меня будит настойчивый стук в дверь. Вот таких вещей, признаться, я не люблю больше всего. Подкрадываюсь неслышно к двери. Смотрю в глазок. Серега! Открываю. По его роже сразу понимаю, что-то приключилось!