Но Козлов вернул ее к главной теме разговора:

— Место определили?

Старушка всхлипнула и снова принялась теребить угол шали.

— Определили, определили. Между Марией и Иваном. Хорошее место. Сухое. Не скучно будет Григорию со своими.

Проводив Павловну, Козлов поставил сковороду на покрасневшую от жара буржуйку. Зашкворчало сало. Пять золотых солнц слились в олимпийскую эмблему и мелко задрожали в белом сиянье, распространяя по стылой бетонной пещере, сотрясаемой ломами и кувалдами райских жителей, неземной аромат.

Козлов смахнул рукавицей со стола на пол остатки предыдущей скудной трапезы, проворчав в изумлении: «Ты посмотри — и холод их не берет! Должно быть, беженцы. Мои-то давно с голода передохли. И перестройка им, понимаешь, нипочем. Живучие твари. Что ни говори, а таракан — это звучит гордо». Тотчас же из-под поленницы выбежала мышка, но на полпути к крошкам остановилась и вопросительно посмотрела на Руслана.

— Это Машка, — представил ее Козлов, — существо воспитанное, интелли-гентное. Многодетная мать. Обижать ее не надо.

Ободренная Машка схватила кусочек хлеба и шмыгнула в дровяную спальню.

Козлов подставил под хлебную люстру табуретку, и, взгромоздясь, достал из авоськи булку — серый второсортный кирпич, слегка подмороженный и заиндевевший.

Долго с легким презрением рассматривал он бурого медведя на этикетке прозрачной бутылки.

— Вообще-то мы с Машкой как существа интеллигентные по утрам воздерживаемся. Как правило, — поделился он своими сомнениями, — но уж слишком много всего случилось в это утро. Ты-то как относишься к этой вредной привычке?

Руслан неопределенно пожал плечами:

— Не каждый день с отцом знакомишься.

— Да ты, я погляжу, совсем продрог, — внезапно пробудился родительский инстинкт в Козлове.

Он пошарил в шкафу и достал два игрушечных ведерка из пластмассы. Одно белое, другое желтое. Обдул их и поставил на стол — желтое себе. Подумал-подумал и поменял на белое.

— Ну, по ведру за встречу — и за работу. А тебе мой совет — пить пей, но никогда не похмеляйся. Это мне перед смертью дед завещал. Егором звали. Если бы вовремя дали похмелиться, до сих пор бы жил…

Выпили и не поморщились. В душах пробудилась взаимная симпатия.

Промерзшая берлога стала довольно уютным местом.

Козлов ножом прочертил границу по сковороде: себе отделил два яйца, Руслану три. Руслан взял нож и разрезал нечетное яйцо надвое. Потом самокритично стукнул себя кулаком по короткошерстной голове и раскрыл сумку. Промерзшую, провонявшую пеликаном Петькой квартиру заполнили запахи южной осени.

— Да, — сказал Козлов с уважением, — такую красоту и есть жалко.

— Апорт, — пояснил Руслан, — с нашей дачи. Такое и в Алма-Ате сейчас не увидишь. Вырождается.

Козлов отер лезвие ножа хлебной коркой и нарезал яблоко на ломти, как арбуз.

— Батя… Можно я тебя батей буду звать? Это ничего, что я к тебе приехал?

Козлов поднял руку в неопределенном жесте.

— Живи. А станет невмоготу — автобусы еще иногда ходят.

— Батя, а когда ты меня в последний раз видел?

Козлов перестал жевать и, уставившись на хлебную люстру, задумался, дирижируя вилкой в такт исчисляемым годам. Наконец, подбив итог, сказал:

— Ну, в общем, я тебя сегодня в первый раз и увидел.

Настала пора разглядывать хлебную люстру Руслану.

— В смысле, я еще не появился, когда вы с мамой разбежались?

Козлов снова посмотрел на люстру, подергал себя за бороду и сказал сурово:

— В общем, так. Отдыхай. Заодно и барахло постережешь. А я малость поработаю. Приду — добеседуем.

— А где ты работаешь?

— О! Работа у меня важная. Работа нужная. Работы много. Могилы я рою.

Руслан выпил свои полведерка, подергал себя за нос, сдерживая гримасу отвращения. Уж лучше на кладбище прогуляться, чем нюхать духи пеликана Петьки.

— Я с тобой.

— Как раз в таких туфлях могилы и роют, — одобрил его намерения Козлов.

Полез в шкаф и вытащил валенки. Из одного извлек хорошо початого «Медведя», из другого вытряхнул мышку. Мышка была незнакомая, безымянная. Представлять ее он не стал. Переворошил в шифоньере с оторванной дверцей кучу тряпья и выбрал нечто, похожее то ли на большой платок, то ли на маленькую скатерть. Критически осмотрел ткань на просвет и разорвал надвое. Получились замечательные узорные портянки с китайскими драконами. Затем выдернул из-под ковра и двух одеял тулуп, служивший матрацем, встряхнул и сказал одобрительно: