Идет по оторвановской улице, а на каждом третьем из ворот мелом написано: «Продается». Снежок падает. Тихо. Безлюдно. Собаки стаями бегают, смотрят на него без уважения.

Оглянулся: мертвый город, как в глухой снеговой пещере. В воздухе поблескивает морозная взвесь. Снежная пыль занавесила пугающую пустоту неба и сделала мир меньше, уютнее и печальнее, а живые существа больше и ближе друг другу. Судя по пороше, с утра, кроме собак, по улице никто не ходил. Согнутая в бумеранг старушка, намечая путь бамбуковой лыжной палкой, торила тропу навстречу. Облезлая дошка, шаль, торчащая капюшоном, и негнущиеся пимы придавали ее фигуре забавный и одновременно жалкий вид. Встретившись, не подняла глаз, но, пройдя мимо, остановилась и долго смотрела вслед.

Базар — единственное место в городке, где еще как-то теплится жизнь. Помимо кладбища, разумеется. Но поскольку старикам еще не выдали пенсии, теплится она еле-еле. Мужик обметает рукавицей розовые ломти мяса. Мороженые окуни пирамидками навалены прямо на снегу. Заснеженные бабки застыли перед мешками с жареными семечками. У каждой на голове боярская шапка снега. Синицы, воробьи и сороки с оград, деревьев и крыш переговариваются, советуются, как бы чем без ущерба для здоровья поживиться на халяву. Старик безуспешно пытается продать всякую рухлядь — ржавые вентили, ключи без замков, драные бутсы, оба на правую ногу и разных размеров, детали от швейной машинки, старинный магнитофон, велосипедную цепь, фотобачок без крышки. Под навесами пестрый иностранный товар. Тоже барахло, но в упаковках ярких, как перья тропических птиц. Широкозадые, плечистые, прямоглазые челночницы в шерстяных заиндевевших гамашах отбивают чечетку. Особая рыночная порода людей, произошедшая из бывших ударниц, активисток, передовиков производства. Героический труд, превративший их самих в подобие безразмерных, туго набитых товаром китайских сумок, еще ждет своего певца. Нам же остается лишь пожалеть этих несгибаемых женщин, пожертвовавших личной жизнью ради скромного достатка своих семей. Возвращаясь с барахолок чужедальних городов, они не могли вспомнить ничего, кроме цен на товары.

На футляре аккордеона сидел одичавший интеллигент, скорее всего учитель пения. Мрачно посверкивая круглыми очками разночинца, он с элегантностью скрипача точил о брусок узкое и длинное лезвие ножа. Зловещий звук производился в целях рекламы, дабы обратить внимание возможных клиентов на табличку в багетовой рамке, висящую на груди: «Услуги квалифицированного забойщика крупного рогатого и крупного безрогого скота. Безотходная обработка туш. Цена договорная. Возможны варианты: мясо, сало, требуха. Музыкальное сопровождение свадеб, похорон и других торжеств». Солдатский полушубок и серые валенки в бурых пятнах. На седых, по плечи, власах — каракулевая папаха. Дед Мороз, уволенный по сокращению штатов.

Встал Руслан рядом с жизнерадостной, улыбающейся мордой свиньи и рулоном сала, над которым заснеженным пиком Хан-Тенгри застыл мужик в тулупе. Желтогрудая, потерявшая страх и совесть синичка топчется на вершине заснеженной шапки и с вожделением смотрит на бело-розовые залежи сала и чистенький пятачок. Раскрыл Руслан чехол, стоит, ждет покупателя. Только видит — вряд ли дождется. Народ все больше пенсионного возраста и, похоже, прохладно относится к тяжелому року.

— Последнее дело инструмент продавать, коллега, — выводя ножом по бруску душещипательную мелодию, осудил Руслана профессиональный убийца с музыкальным уклоном. — Человек без инструмента разве человек? Так, существо.

Руслан смутился и спрятал гитару в чехол.

Однако меняла, которого все звали очень странно — Лупльдвасать — заинтересовался инструментом. Дремал он у самого входа на раскладном стульчике с картонкой в руках, на которой было написано одно слово: «Меняю». Не скоро из дальних краев наедут в отпуска молодые степноморцы с рублями и долларами. Но с утра приходил меняла с рыбацким стулом и садился в надежде на удачу у врат рынка. В ковбойской шляпе поверх лыжной шапочки, дубленке и унтах. Долго, борясь со сном, присматривался издали к инструменту. Наконец с усилием, как штангист рекордный вес, поднял собственный живот, подошел, покружился и спрашивает:

— Скоплосиш?

— Двести пятьдесят долларов, — хмуро ответил Руслан.

Меняла взял товар, вытащил инструмент из футляра и прикинул на вес.

Черная гитара в руках мужика на фоне белого снега, дымов из печных труб, полушубков, шалей, саней, валенок и свиных ляжек смотрелась странно, как летающее блюдце над акиматом.

— Двасать, — сказал меняла, будто сделал великое одолжение.

Руслан молча взял гитару за гриф и потянул к себе. Меняла не отпускал.

— Трисать. Больсенитонедас. Баба Уся, купи гиталу, — крикнул он старушке, спящей над запорошенным снегом мешком с семечками.

Баба Дуся встрепенулась, вспугнув воробьев, и, сердито посмотрев на менялу, Руслана и инструмент, охотно согласилась:

— Ага, только гитары мне и не хватало.

Руслан снова потянул гитару к себе:

— Футляр и то больше стоит.

Меняла цепко держал ее.

— Тлисапять.

Гороподобный мужик в тулупе, хозяин свиной головы, повернулся. С шуршанием с кожаного треуха лавиной обрушился снег. Перепуганная синица улетела прочь. Взял мужик гитару и положил рядом со свиной головой на прилавок.

— Пятьдесят, — сказал он мрачно.

— Я покупал за триста, — попытался возразить Руслан.

— Пятьдесят пять и голова в придачу.

Руслан посмотрел на довольную рожу свиньи, вздохнул и махнул рукой. Торговаться времени не было. Поди, печь уже прогорела.

— У человека без инструмента остается только шляпа, — с высокомерной горечью прокомментировал сделку киллер-музыкант, пробуя ногтем лезвие.

Пришел Грач. Принес мороженых окуней. Посмотрел на Козлова, удивился и сказал с осуждением: