— Боже мой, — не стыдясь, вытирал он слезы, — а я ничего не знал. Какой это был прекрасный человек, Надежда Дмитриевна, царствие ей небесное. Кристальный человек, честнейший. А какая артистка! Теперь и нет таких. Ах, Надежда Дмитриевна, Надежда Дмитриевна…

О себе говорил скупо. Работает по-прежнему гримером на киностудии, неплохо зарабатывает, все хорошо.

Ах, Борис Николаевич, Борис Николаевич, какой артист был…

Да только ошиблись мы с ним в одном оба. Не в сороковом году мама умерла, не в сороковом. Тогда, в тридцатом, когда ходила среди раскрытых сундуков с костюмами. Перебирала, перетряхивала, для чего-то записывала никому не нужное тряпье по номерам, суетилась. Вот тогда умирала ее душа.

Дважды в тридцать первом году маму приглашали на роли в театр Рощиной-Инсаровой. Потом и он прогорел. Еще раньше перестали существовать театры Эспе и Кировой. У мамы остался кружок на Монпарнасе, где мы как раз ставили «Снегурочку». Мы выросли, поумнели, прошли мамину выучку. Мы играли «Снегурочку» шесть раз и имели полный успех. Костюмы были богатые, декорации тоже, собранные со всех умерших спектаклей «Театра драмы и комедии» на улице де Тревиз. Снегурочку играла я.

О возвращении на завод или на мыльную фабрику не могло быть и речи. Саша купил хорошую зингеровскую машинку, и мама стала брать работу на дом из мастерской.

Были такие небольшие мастерские, где шили несложные вещи по частям. Ночные рубашки, а то и просто наволочки. Девочка на побегушках, по-французски арпетка, разносила надомницам отдельные детали. Скажем, только спинки рубашек. Но много спинок. Раз — пристрочил кокетку — следующая.

В назначенный день арпетка забирала готовые изделия, взамен оставляла следующий задел.

Арпетка приходила по вторникам. К ее приходу мама затевала пироги, заваривала особый сорт чая. Да и я ждала арпетку с нетерпеньем, уж такая она была, не простая, особенная. Звали ее Фатя. Уж год, как моя подружка вынуждена была бросить школу и идти работать. Отец совсем расхворался, мать одна не тянула.

Фатя приходила, приносила тючок раскроенных наволочек или рубашек, мы любовно усаживали ее за стол. Она рассказывала нам свои новости, мы — свои. Горела, сверкала глазами, а мы с мамой, глядя на нее, отдыхали от навалившейся за неделю тоски.

— Что я вам расскажу — умрете! Я влюбилась! Влюбилась и скоро выйду замуж.

Мама придвигала тарелку с пирогом, дразнила:

— Навэрно, кавказский чэловек?

— Да что вы, нет! — Фатя обжигалась чаем и махала рукой перед открытым ртом. — Наоборот. Француз.

— Француз? — таращились мы на нее. — Да кто же тебе, Фатя, позволит выйти за француза?

— А, — беспечно погружала она белые зубки в мягкую сдобу, — как-нибудь позволят.

— А у него есть родители? — допытывалась мама.

— Мать. А больше никого. Она меня любит.

Мама-француженка обожала Фатю, и не видела лучшей жены для сына. Отец невесты сказал: «Умру — выходи хоть за папуаса. Пока жив — не будет этого». Бедная Фатя и верный ее жених ждали своего часа пять лет. И все эти годы Фатима говорила: «Да что же он такое придумал, папа! Что мне теперь, смерти ему желать, что ли?»

Фатя убегала, в наших комнатах становилось сиротливо, словно солнышко за тучку зашло. Я усаживалась за книги, мама, убрав со стола, раскладывала куски материи и тоже садилась. Строчить.

Нонна Аркадьевна

В начале лета я закончила второй класс и стала готовиться к лагерю. А чтобы не быть никому в обузу, деньги решила заработать сама. Работу нашла Фатя. Прибежала, зашептала таинственно:

— Хочешь подзаработать?

У меня екнуло сердце. Я уже целую неделю прикидывала, где можно найти работу на один месяц.

— Слушай внимательно. Вот адрес. Хозяйка поручила мне найти русскую девушку для одной своей знакомой. Этой знакомой нужна компаньонка.

Я засомневалась. Повертела бумажку с адресом. Записан был один из самых роскошных отелей Парижа.

— Фатя, это что же, в прислуги?

— Говорят тебе русским языком — компаньонка! Сходи, узнай. Не понравится — развернешься и уйдешь. А получится — подмолотишь деньжат и поедешь в лагерь.

Я поблагодарила Фатюю, и отправилась искать счастья. Без памяти, сгорая от непонятного стыда, шла по коврам вслед за подтянутой горничной. Она привела в такие хоромы, — в кино не увидишь. Красное дерево, покойный сумрак, тяжелые занавеси с буфами на окнах. Тишина. Прожди я еще пять минут, умерла бы со страху. Но ждать не пришлось. Из смежной комнаты выплыла дородная дама. Да нет, не дама, — дебелая русская баба, разряженная в шелка.

— Здравствуйте, моя дорогая, — шла она ко мне с протянутой наманикюренной рукой, — вас прислала М***? Я рада, что прислали именно вас! У вас такое вдохновенное лицо!.. Ах, у вас чудесное русское имя Наташа! В этой чертовой Бразилии совершенно нет русского духу!.. Пепе!!!