Я запротестовала и стала отказываться от ужина, но меня с важностью перебили:

— Что вы! Как можно! Ведь на вас возложена такая ответственность!

Они ушли. Я уткнулась в детектив, оставленный Нонной Аркадьевной. Ровно в десять часов постучали. Официант вкатил в номер столик с едой, пожелал приятного аппетита и удалился. Я обратила взоры на столик, изрядно проголодавшись к тому времени. Чего там только не было! Устрицы, спаржа, кусочки омара, паштет, клубника со взбитыми сливками, кофе, пирожное… Меня аж досада взяла. Денег, затраченных на все эти деликатесы, хватило бы на месяц жизни в лагере. Ужин я съела.

Хозяева вернулись поздно. Разморенная вкусной едой, я чуть не уснула в кресле, а грабители, к моему великому разочарованию, так и не пришли. Пепе рассыпался в благодарностях, проводил до такси, заплатил за проезд и, строго наказав шоферу, чтобы мадмуазель в целости и сохранности была доставлена по указанному адресу, отправил меня домой.

Пару раз я носила в чистку дюжину перчаток. Иногда ходила в книжный пассаж, покупать для Нонны Аркадьевны книги по ее списку.

А еще в мои обязанности входило следить за горничными во время уборки номера. Нонна Аркадьевна вечно тряслась, как бы ее не обворовали. И совершенно напрасно. Французы вообще народ не вороватый, прислуга в отеле была проверенная, к тому же обладала чувством собственного достоинства.

Однажды Нонна Аркадьевна решила подарить мне туфли. Пару раз одетые, конечно, как все три или четыре дюжины ее туфель. Достала чемодан, стала отбирать то одни, то другие, но, так и не выбрав, задвинула чемодан на место.

— Нет, эти вам не подходят, я вам другие в следующий раз подарю.

Туфли мне были бы весьма кстати, но почему-то не хотелось принимать от нее такой подарок. К счастью, к вопросу о туфлях Нонна Аркадьевна больше не возвращалась.

Через месяц, щедро заплатив за мои услуги, она уехала в Бразилию, а я — в лагерь к любимому Средиземному морю.

Мечты и реальность. — У тети Ляли. — Вид на жительство. — Прощание с Фимой

Наш лагерь в то лето удался как никогда. Снова жили в палатках, снова сияло солнце. Нагулялись, наплавались и только первого сентября возвратились в Париж. Он встретил проливным дождем и кучей неприятностей.

Только я заикнулась о новом учебном годе, о новых учебниках и хотя бы об одном новом платье, тут-то оно и началось.

— Твоя разлюбезная тетушка, — заявил Саша, — больше не в состоянии платить за тебя в лицее. Я категорически против дальнейшей учебы. Достаточно. Сколько проучилась, столько проучилась. Никакой особой пользы, если ты будешь учиться дальше, это не принесет.

Он отказался платить за лицей, а тем более покупать дорогие учебники.

— И коль скоро тебе необходимо новое платье, так пойди, заработай и купи хоть дюжину.

— Саша! — взмолилась я. — Остался один год! Один только год, и все. А потом я поступлю в театральную школу. Я буду работать и сама платить за учебу. Я не попрошу у тебя ни копейки. А так… Я же никуда не смогу устроиться прилично.

Но он остался непреклонным. Мой разлюбезный отчим отнимал у меня все. Я впала в отчаяние. Но вместо того, чтобы снова и снова молить его, раздулась от гордости и заорала:

— Если так, я вообще могу уйти из дому!

Мама бросилась ко мне, схватила за руки, зашептала в мое перекошенное от злобы лицо.

— Наташа, Наташа, Наташа! Никто тебя из дому не выгоняет, ты не должна так говорить!

Я вырвалась, схватила зонтик, пыталась одеться, но, не попадая в рукав, продолжала кричать:

— Ты мне всю жизнь испортил! Ты все зачеркнул! Я тебе этого никогда не прощу! Никогда!

А он пытался отнять у меня злосчастный зонтик и кричал в ответ:

— Да открой ты глаза, несчастная! Какая театральная школа? Кому ты нужна со своей русской физиономией! Без связей, без подданства! Кто тебя возьмет в театр, будь ты хоть семи пядей во лбу? Чем раньше ты пойдешь работать, тем лучше для тебя же самой!

Последнее видение перед тем, как захлопнулась дверь. Медленно, а может, мне показалось, мама поднесла к голове закинутые руки и рухнула ничком на широкую с медными шишечками кровать.

Я слетела с лестницы прямиком под дождь. Я помчалась, не разбирая дороги. Я кого-то обрызгала. Черт с ним!.. Куда мне?

Через два квартала опомнилась и поехала к тетке. Она была дома. Открыла, ничего не сказала и сразу подошла к телефону звонить к маме, чтобы та за меня не волновалась. Потом повела в столовую.

Разговор не начинала, сидела напротив, по-бабьи пригорюнясь, смотрела, как я мелкими глоточками пью чай. Придвигала то тарелку с бутербродами, то блюдечко с вареньем. Когда я наелась и почувствовала тепло, она грустно сказала:

— А теперь, Наташа, поговорим. Тебе уже шестнадцать. Большая, умная, все понимаешь. Так уж получилось, и ты должна меня простить, но денег на твое образование у меня больше нет.

Стало неловко, неуютно, кончики пальцев снова застыли. Словно все эти годы я просидела у нее на шее, а она вдруг говорит об этом.