— Это невыносимо! Это неприлично! Уйдемте! Уйдемте!

Он решительно бросился к выходу, остальным ничего не оставалось — пошли следом. Их провожали аплодисментами развеселившиеся французы.

— Они издевались над нами! — шипел всю обратную дорогу Саша. — Как ты не понимаешь — твоя выходка унизительна, низменна!

Фима оправдывался, говоря, что никакого унижения в данном случае не было. Французы остроумный и веселый народ, они с удовольствием выпили за Россию. Но Саша был непреклонен.

Дома Фима любил поразглагольствовать. На любую тему. В том числе и о России. Он нет-нет, да и скучал по ней. А еще он любил вспоминать Украину.

— Что ты, Фимочка, такой грустный? — спрашивал кто-нибудь.

— Так… Сплин. По Крещатику бы теперь, по снежку пройтись.

Когда на Вилла Сомейе приходили гости, бабушка, не имея возможности разместить всех в столовой, разрешала нам взять еду и отнести наверх с условием не шалить. В то время мы предпочитали отдельные ужины общим, а теперь я жалею. За столом можно было услышать массу интересных вещей.

Но, бывало, народу собиралось немного, нас оставляли, и мы слушали взрослые разговоры. Один вечер запомнился. Бабушка тогда сделала маме замечание:

— Да что ты, Надежда, в самом деле! Тянешь и тянешь рюмку за рюмкой. Это, считай, пятая уже.

Помню, она страшно сконфузилась.

— Ну, фу, мама, что такого! Да и какое это вино? Водичка.

Чтобы не обострять отношений, Фима заговорил о другом.

— Вот я расскажу… Иду по авеню де Версай сегодня, и обгоняют меня двое русских.

— С чего ты взял, что это были русские? — спросил дядя Костя, чтобы распалить хорошенько Фиму. А еще он любил стравливать его с Сашей.

Фима снисходительно отозвался:

— Если два человека орут на всю улицу «Россию надо спасать! Россию надо спасать!» — то это наверняка русские. Даже если они при этом говорят по-французски. Или я не прав?

Спорить с Фимой никто не стал. Фима умолк, увлекшись обсасыванием куриной косточки.

— Ну, и что? — не выдержал Саша.

Словно специально дождавшись реплики, Фима положил косточку на тарелку и вытер салфеткой руки.

— Так вот я и говорю, русские испокон веков только и делают, что спасают свое постоянно погибающее отечество. Смотрите: Петр Великий. Спасал? Спасал. Господа с Сенатской площади? Народовольцы? Анархисты? Монархисты? Кадеты, эсэры…

— Ну, и что? — тоном выше задал повторно свой вопрос Саша.

— Подожди, Саша, не мешай, — остановил его дядя Костя.

— Почему, я спрашиваю, — наклонился к Саше Фима, — никому из них не удалось довести дела до конца и все-таки спасти, наконец, Россию?

— Потому что болваны, — буркнул Саша.

— Любопытная мысль, — склонил голову Фима. — Но я бы при этом прибавил: несколько упрощенная. Вот мне сдается, все происходит оттого, что благородные спасатели, при всем благородстве их начинаний, рвут в клочья любого, кто имеет противоположную точку зрения на способ спасения любезного отечества. Петр тянет жилы из стрельцов и рубит им головы. Каховский стреляет в Милорадовича. Николай I вешает Каховского. Народовольцы, анархисты, террористы подкладывают бомбы. Их тоже вешают. Я уже не говорю о малопочтенных большевиках, в результате деяний коих вы сидите не на Тверском бульваре в Москве, а на Вилла Сомейе в Париже.

Он кончил ужинать, солидно поднялся из-за стола и стал ходить по неширокому свободному пространству столовой, размахивая зажатой в пальцах зубочисткой.

— Ладно, все, что я имел честь перечислить, — история. Но вот уже несколько лет мы имеем удовольствие наблюдать за русской эмиграцией. Вне родины, черт знает, в каких трудных условиях, не имея ни кола ни двора… Чем занимаются? Грызутся! Непримиримо, жестоко. Остервенело! Какая-то, я бы сказал, патологическая наклонность к взаимному уничтожению.

Он говорил, а сидевшие вокруг стола смотрели, вздыхали, и возразить было нечего. Фима продолжал:

— Гражданская война может возникнуть лишь в той стране, где единственно доступным способом выяснения отношений являются мордобой, бомба и намыленная веревка.

Мама слушала, слушала да вдруг как скажет!

— А что если большевики как раз и спасут Россию?

Боже, что поднялось! На маму кричали, тетя Ляля утверждала, что ее сестра окончательно сошла с ума, дядя Костя вскочил и забегал все по тому же свободному пространству столовой, пересекая Фимину дорогу, сталкиваясь с ним, воздевая руки и не замечая тонкой Фиминой усмешки. Дядя кричал: