Докладчик, видно, внял призыву. Он заговорил о масштабах грядущего урожая, способных одним ударом преодолеть дефицит ценного продукта и обеспечить витаминами население крайнего севера и прилегающих к нему регионов. Закончилось выступление призывом под руководством коммунистической партии большевиков и лично товарища Сталина уверенно идти к намеченной цели и с честью выполнить взятые на себя обязательства. Тогда присутствующие в зале все, как один поднялись и стали дружно аплодировать.

Хлопки Сергея Николаевича естественным образом слились с овацией остальных, однако его одолели сомнения, уж не повредилась ли в уме вся эта почтеннейшая публика. Саженцы едва на полметра от земли поднялись, а здесь урожай собирают.

Следующий день был посвящен прениям по докладу. Один за другим поднимались на трибуну вполне нормальные с виду люди, говорили о достижениях, брали на себя новые обязательства, благодарили партию, правительство и товарища Сталина за доверие, спускались в зал под бурные и продолжительные аплодисменты.

Заседание завершилось показом документального фильма о восстановлении городов, подвергшихся разрушению в годы Великой Отечественной войны. Масштаб строительства производил потрясающее впечатление, но сам фильм не имел ни малейшего отношения к животрепещущим вопросам цитрусоводства.

Все утро третьего дня вплоть до обеда принимали постановление. Вносили поправки, голосовали по поводу каждого замечания. На время внесения поправок в протокол объявлялся перекур, после перекура цитрусоводов возвращали в зал, и все начиналось сначала.

Как справедливо заметил кто-то из великих писателей прошлого, всему на свете бывает конец. Слет был объявлен закрытым, желающим предложили совершить после обеда экскурсию по городу Ялта, народ поднялся, и, оживленно болтая, повалил в столовую.

После обеда Сергей Николаевич заметил исчезновение большей части людей. Трехдневное содружество как-то незаметно распалось, желающих ждать экскурсионный автобус оказалось немного. Он решил последовать примеру большинства, вышел из административного здания и углубился в аллеи Ботанического сада. Ему не хотелось ехать в прокаленную солнцем Ялту, он решил побродить в тишине и прохладе, стряхнуть с себя вздорную чепуху слета.

Важные, мудрые деревья-великаны смыкались кронами где-то на неимоверной высоте. Сквозь переплетения ветвей с трудом пробивались зыбкие солнечные столбы и нити. В них медленно плавала золотая пыль. На желтом песке дорожки скользили взад-вперед пятна света и тени.

У подножия каждого, в три обхвата ствола с темной корой, имелась небольшая фанерная дощечка, прикрепленная к вбитому в землю колышку. На дощечках печатными черными буквами проставлено было название, происхождение, возраст, словом, все подробности о данном представителе растительного мира.

Сергей Николаевич не стал читать таблички. Они показались ему неуместными, унижали достоинство могучих властелинов далеких лесов, напоминали об их искусственной жизни в плену.

Сергей Николаевич усмехнулся своему сентиментальному настрою. Но если бы в эту минуту его спросили, могут ли мыслить и чувствовать такие деревья, он бы затруднился с ответом.

Аллея гигантов кончилась. Дорожка повернула вправо, раздвоилась и очертила ровным кругом просторную поляну. Тут и там на нежной щетинке ухоженного газона разбросаны были кусты чайных роз. Они щедро цвели, задумавшись о чем-то своем под ослепительным южным небом. В центре из одного корня поднималось несколько тонких стволов с кружевной листвой. Это были мимозы. Сергей Николаевич их сразу узнал.

На противоположной стороне поляны, там, где дорожки сливались и уводили в новую аллею, находилась группа людей явно экскурсионного типа. Они смирно стояли, окружив человека в светлом костюме. Судя по всему, гида. Он говорил, народ внимал.

Сергею Николаевичу не хотелось мешать экскурсии, но другого пути не было. Он медленно направился в сторону группы, намереваясь разминуться с нею и идти дальше.

На половине пути он внезапно остановился и слабо махнул рукой перед лицом, словно отогнал мошку. Но сомневаться не приходилось. Этого гида он знал. Давно, в прошлой жизни, он уже слышал этот мягкий, с неторопливыми интонациями, баритон. Он помнил эти внимательные глаза, крупное лицо с правильными чертами, грузную, но в то же время подтянутую фигуру. Он помнил манеру зачесывать с высокого лба с небольшими залысинами темно-каштановые, густые волосы. Теперь они были наполовину седыми, но это был он, давний парижский знакомый Алексей Алексеевич Арсеньев.

Арсеньев тоже увидел его. Замер на полуслове, виновато глянул на слушателей, извинился, отошел от них быстрым шагом.

— Уланов! Сергей Николаевич! Вот так встреча! Ждите меня, я уже заканчиваю, я скоро освобожусь.

Он вернулся к экскурсантам, повел их в аллею с высокими деревьями, и вскоре они скрылись из виду.

Сергей Николаевич медленно обошел поляну. Двинулся по второму кругу, обернулся и увидел Арсеньева. Торопливо, сбиваясь на бег, приближался он к нему из странного, канувшего в небытие, прошлого. Большой, элегантный, с офицерской выправкой, хотя, насколько помнил Сергей Николаевич, Арсеньев никогда не был военным. Он бы ученым, биологом, и работал в институте Пастера. С парижских младоросских времен он нисколько не изменился. Все тот же мягкий взгляд, тот же прикрытый аккуратно подстриженными усами умный рот. Вот поседел он за два года крепко. Хотя ничего удивительного в том не было, Арсеньев принадлежал к старшему поколению.