Шрифт:
Весенняя сессия совета НАТО («Тернберри», 8.6.90) просигнализировала Организации Варшавского договора готовность к предсказуемости в действиях, к взаимному доверию и к повышенной безопасности. В официальном коммюнике было записано высоким слогом:
«Мы, министры иностранных дел союза, выражаем нашу решимость использовать исторический шанс, который проистекает из коренных перемен в Европе, чтобы создать новый европейский мирный порядок, основывающийся на свободе, праве и демократии. В этом духе мы протягиваем Советскому Союзу и всем другим европейским странам руку дружбы и сотрудничества».
Странно, что аналогичные сигналы, оформленные столь же красочно, годами направлявшиеся Организацией Варшавского договора в адрес НАТО, как правило, не удостоивались хотя бы формального подтверждения в получении. Даже новая доктрина ОВД 1987 года была принята лишь к размышлению. Оно, это размышление, продлилось до исчезновения Организации Варшавского договора и Советского Союза.
Так уж ведется, что босс вынужден принимать на себя ответственность также и за чужие грехи. С переиначиванием формулы переговоров на «два + четыре» и сошедшими ему «вольностями» при обращении с директивами к диалогам с Дж. Бейкером глава советского дипломатического ведомства вкусил сладость собственного ариозо в большой политике. На встрече с коллегами из США, Англии, Франции, ФРГ и ГДР в Бонне он заявил 5 мая 1990 года: «На наш взгляд, урегулирование внутренних и внешних аспектов немецкого объединения не обязательно должно совпадать по времени, оно также не обязательно должно быть осуществлено в течение одного и того же переходного периода. Даже после создания единого парламента и одного правительства будут оставаться в силе определенные меры, связанные с решением внешних аспектов урегулирования».
Двусмысленность налицо. Вторая часть тирады насторожила Г. Коля. Первая порадовала Х.Д. Геншера. Он интерпретировал смысл сказанного Э. Шеварднадзе прямолинейно: «Имеется взаимопонимание [в том, что] процесс объединения должен протекать без задержек». Позвольте обратить внимание на нюанс: западногерманская сторона давала понять, что «урегулирование внутренних аспектов объединения» уже состоялось и теперь оставалось лишь в отменном темпе претворить его в жизнь.
Советский Союз не озаботился определиться, по каким признакам различные аспекты объединения следует относить к внутренним или внешним, где внешние пересекаются с внутренними и наоборот. Москва отказалась ассистировать Англии и Франции, когда они проявили желание показать здесь свой флаг. Стоило советской стороне чуть заупрямиться, и вопрос участия или неучастия Германии в военных союзах тотчас превратили во внутреннее дело немцев, в признак государственного суверенитета и равноправия. Но где военные союзы, там и участие в их военных операциях под тем или иным флагом. А если бы кто-либо догадался поинтересоваться, в чем превеликий смысл «ничем не ограниченного суверенитета», если на немцах лежит обязательство по получении немедля сдать его НАТО в долгосрочную аренду, ему бы, видимо, ответили: как в римском кодексе всеперекрывающим признаком собственности является право уничтожения своей собственности, так и «неограниченность» суверенитета характеризуется правом суверена его ограничивать по своему усмотрению.
Правовые болота бездонны. Лучше, пока нас не засосало в глубину, податься к ближайшему берегу. Так и поступим, затронув еще один вопрос.
Это хорошо, что Германия вновь обретала суверенитет, потерянный ею вместе с проигранной войной. Но как быть с суверенитетом Советского Союза, частью которого являлось право распоряжаться собственными правами? Должен ли он был за здорово живешь уступить эту часть своего суверенитета или согласиться, чтобы ее у него отобрали? Время погасило, развитие обогнало и так далее, — в общем, отговорок хоть отбавляй. Однако попробуйте-ка сделать нечто подобное нормой для прореживания правовых позиций США, Англии, Франции, самой ФРГ! Не сосчитаешь выражений, труднопереводимых на литературный язык. А М. Горбачев терпел, не возмущался, не лез на рожон. Не увяз бы в самом начале коготок, может быть, вся птичка и не пропала бы.
Продолжим тему внутренних и внешних аспектов преодоления раскола Германии. Аншлюс тождественен понятию «объединение» или?.. Поглощение большим меньшего, погашение суверенитета одного государства через распространение на него суверенитета другого — что сие есть в правовом смысле? Было ли бы внутренним делом ФРГ включение в нее, к примеру, Восточной Пруссии? Боннская конституция содержала не только статью 23, но и претензию на границы 1937 года.
Х.Д. Геншер понимал, как легко здесь можно поскользнуться. Поэтому, наряду с констатацией: препятствий для «процесса объединения» Германии нет и не должно быть, — он подчеркивал: «Все придерживаются мнения, что нынешняя западная граница Польши является окончательной». Можно было придраться: новое Локарно. Почему только западная граница и лишь Польши? Или припомнить, что «все» не охватывало тогда федерального канцлера.
Поставим себя на место М. Горбачева: многое ли он мог сделать, если с весны 1990 года его точка зрения, как он излагал ее на Политбюро или в контактах с советниками, с искажениями воспроизводилась на встречах шестерки? Что был он в состоянии противопоставить утверждению Дж. Буша «объединение не остановить», когда не кто иной, как Э. Шеварднадзе, вывел из строя последние тормоза? Советский президент не нашелся даже заметить, что речи нет о приостановке процесса объединения, что задача решалась другая — как обеспечить, чтобы в выигрыше от перемен были как немцы, так и их соседи, вся Европа и не только Европа.
На встрече Х.Д. Геншера и Э. Шеварднадзе в Бресте (11.06.1990) — боннский министр считает ее решающим этапом, даже прорывом к окончательным договоренностям, — было условлено не посвящать журналистов в содержание их диалога. Россия отличается тем, что там доверительность, или игра в секретики, доводилась и доводится до абсурда.
С содержанием бесед М. Горбачева с западными партнерами, с записями разговоров Э. Шеварднадзе, особенно один на один, «посторонних» не знакомили. Да и затруднительно было знакомить советское политическое руководство с сентенциями Э. Шеварднадзе, даже облагороженными и поднапруженными на бумаге, если он выступал не как делегат Советского Союза, а, по свидетельству и выражению Х.Д. Геншера, «заодно» с представителями стран НАТО. В посторонние попали почти все члены Политбюро, правительства, председатели комитетов парламента. Генеральный штаб вели на коротком поводке — в готовности отвечать на конкретные вопросы: сколько времени минимально нужно для вывода советских войск из ГДР и Польши, какая техническая помощь может понадобиться от германских властей, во что примерно обойдется содержание в Германии нашей военной группировки с учетом ее поэтапного сокращения и тому подобное. Председателя КГБ В. Крючкова и министра обороны Д. Язова держали, как называлось, «в курсе». Д. Язов по временам спрашивал мое мнение: чем все может закончиться? Что мог я ему сказать, если Международный отдел с некоторых пор, кроме газет и телетайпных лент, почти ничего не получал по германской теме.
На финишной прямой к Архызу, как перед высадкой союзников в Нормандии, ввели тотальное информационное эмбарго. Наиболее важные бумаги сновали по линии X. Тельчик — А. Черняев. Аппарат МИД тоже занесли в категорию нон грата. Ни Совет безопасности, ни президентский совет, ни другие совещательные, исполнительные или законодательные органы в выработке позиций не участвовали, проектов директив, если таковые вообще существовали, предварительно не рассматривали и не утверждали.
Здесь самое место для принципиально важного замечания. В воспоминаниях Г. Коля, Х.Д. Геншера, X. Тельчика, в многочисленных публикациях, увидевших свет в США, Англии, Франции, России, сквозит мысль, будто М. Горбачев и Э. Шеварднадзе были в советском руководстве белыми воронами, якобы только они выступали за объединение Германии и освобождение Центральной и Восточной Европы от «диктата Москвы». Остальные, если брать на веру утверждения мемуаристов и многих прочих, требовали сохранения статус-кво, в крайнем случае с наведением модных узоров по фасаду. Отсюда вывод, которым не перестают любоваться его сочинители: надо было торопить события, ловить момент удачи, ибо, повернись фортуна в 1990 году спиной к М. Горбачеву, все рухнуло бы и, возможно, лучший из шансов, выпавших на долю немцев и демократий, испарился бы еще быстрее, чем снизошел. Как капли дождя в раскаленной пустыне.