Шрифт:
Комментарий С. Ахромеева звучал так: распорядок движения к разоружению определяет генсекретарь. Поскольку актуальные договоренности принимаются за часть и задел более обширного пакета урегулирований, он счел допустимым известные перекосы. Без них не обойтись ввиду разнородности военных структур сторон. Важней представляется создание прецедентов и моделей договоренностей на будущее, которые окупят добрую волю СССР, демонстрируемую на данном этапе.
А. Яковлев не вдавался в существо. «М. Горбачев тоньше нас разбирается, как правильнее с прицелом на перспективу выстроить советскую позицию. И нечего нашими сомнениями сбивать его с толку», — заметил вице-архитектор перестройки.
Генеральный, когда я подступился к нему с тем же делом, показал, что у него нет желания расширять круг дегустаторов у разоруженческого котла. «Все, что заслуживает внимания, учитывается», — вымолвил он и перебрал пальцами пуговицы, как бы убеждаясь, что пиджак надежно застегнут.
Между тем голова должна была трещать от недоумений: Вашингтон и его попутчики по НАТО взламывали оборонительную систему Организации Варшавского договора, призвав в помощники... СССР. Советское руководство небезуспешно доказывало, что обеспечение безопасности стало преимущественно политической задачей. Но доказывало это применительно только к себе и своим союзникам при выжидательном поведении атлантистов. Как иначе прикажете квалифицировать тот факт, что перестройщики искали сделки с «главным противником» без координации действий стран — членов Организации Варшавского договора или даже за спиной союзников? Как «расширительное толкование», согласно американской терминологии, нового политического мышления? Или, будем беспредельно терпимыми и вежливыми, как нелояльность?
В 1988—1990 годы меня приглашали практически на все заседания «комиссии Зайкова». Этот институт, возглавлявшийся членом Политбюро Л. Зайковым, занимался согласованием линий МИД и Министерства обороны СССР, оперативным улаживанием возникавших между ними разногласий и подготовкой предложений председателю Совета обороны М. Горбачеву, когда комиссии не удавалось привести дипломатов и военных к общему знаменателю. Кроме того, комиссии вменялось отслеживать точность соблюдения советскими делегатами на переговорах по разоружению, что велись в различных местах и по разным темам, данных им директив, выявлять, «е возникает ли разнобоя между самими делегатами, к примеру, в темпах переключения с первой на вторую и т.д. позиции.
Могу ответственно констатировать, что МИД, Министерство обороны и Генштаб, представленные, как правило, Э. Шеварднадзе, Д. Язовым и М. Моисеевым, в моем присутствии ни разу не помянули необходимость консультаций со странами — членами Организации Варшавского договора, прежде чем выходить с тем или иным предложением на администрацию США. Информационные встречи с послами названных стран, созывавшиеся в Женеве и прочих центрах с разной степенью регулярности, а также контакты между офицерами в объединенном штабе ОВД, естественно, не были заменой сотрудничеству на политическом уровне.
Лобызания при формальных визитах высоких руководителей давали вдосталь хлеба фотографам и хилый навар союзничеству. В восьмидесятых годах оно неуклонно теряло теплоту, доверительность, сплоченность, без которых игра не стоит свеч. Не приговаривали, подобно древним римлянам: избавьте нас, боги, от друзей, с врагами мы сами справимся, — но сходные эмоции уже навещали.
Реформа военной доктрины РВД не сводилась к переходу от стратегии «наступательной обороны» к стратегии «оборонной обороны». В Советском Союзе военная мысль корпела над национальными изданиями последней в отсутствие выдвинутых за пределы своей территории рубежей. Размышлениями занятия не ограничивались, пишу это со знанием дела. Под запасную доктрину армейские строители возводили резервные командные пункты, посты наблюдения и управления, другие объекты. Надо ли удивляться, что на казармы, дома для офицеров, школы — на все, без чего вне службы человек чувствует себя неустроенным и обездоленным, — оставались крохи? А популисты искали пропавшие миллионы тонн цемента, составы арматуры и кирпича за заборами дюжины-другой генеральских дач.
Какая взаимосвязь, спросите вы, между сменой доктрин и германской проблемой? Не стану приглашать читателей разбираться, чем вызывались в сороковые — шестидесятые годы колебания в американской или британской европейской политике. Суфлирующая роль военных технологий при взвешивании политических решений и иногда при их принятии более или менее известна. Наша тема — вторая половина восьмидесятых годов с акцентом на советские подходы.
Публично и официально М. Горбачев долго и твердо держался канона: факт существования двух суверенных германских государств вобрал в себя специфику послевоенного мирового развития. Ныне слово за историей. На формулирование ее вердикта генеральный отводил пятьдесят—сто лет. Мои попытки показать, что ссылки просто на историю без уточнения временных рамок были бы вполне достаточными, генеральный оставлял без внимания. В общем, объяснимо: те, кто делает историю, и те, кто исследует подвиги ее творцов, руководствуются различными критериями, если даже умножают два на два.
Дело не свелось к диспутам, не доступным общественности. Осенью 1987 года я имел неосторожность дать интервью корреспонденту Второго немецкого телевидения Дирку Загеру. Речь шла о визите Эриха Хонеккера в ФРГ, выводе из Германии иностранных войск и Западном Берлине (см. приложение 15). Председатель Государственного совета ГДР горел желанием определить меня в инакомыслящие. Видимо, не случайно, что с этого момента все печатные материалы АПН подвергались в Республике двойной-тройной цензуре или напрочь изымались из оборота. Крамола мерещилась за каждым углом.
Положим, Хонеккеру было от чего волноваться. Обстановка в ГДР теряла обозримость. Но зачем, спрашивается, потребовалось Горбачеву и Шеварднадзе меня дезавуировать. И мало показалось им заверений посла В.И. Кочемасова в беседе с первыми лицами в Восточном Берлине: Кремль думает иначе, чем председатель правления АПН. Поручили А.Ф. Добрынину, тогда секретарю ЦК КПСС по международным делам, изречь то же самое на пресс-конференции в Бонне. Изрек, даже не удосужившись, как Добрынин признался мне позднее, ознакомиться, о чем мы с Загером вели речь.