Шрифт:
Почему же удельный вес государства в послеоктябрьском обществе так быстро вырос? Социалистическое государство, безусловно, должно быть крепким, способным обуздать любую стихию, отразить нашествие. Но где предел его роста? Почему оно уродливо растет в сторону чиновничества, под его дудку? Качество, учил Гегель, есть непознанное количество: коммунистический университет не заменит одного Маркса, тысяча рапповцев — одно Пушкина.
Что делать? Легче отвечать на вопрос, когда цель ясна, когда надо было рушить царизм; 17-й год с апреля до октября Ленин провел виртуозно, в исторических монографиях, наверное, каждый момент опишут, конечно, и ошибки найдут, но вектор был выбран правильно. Но было легче: здоровье было, жизнь была. А тут грузинское дело — рукоприкладство Серго, покрывательство Дзержинского. Почему оно его так взволновало? До инсульта, до паралича. Хлеще выстрелов Каплан.
Очень много проблем предстоит решить одновременно, но главная из них — свобода торговли. Что даст она? И Ленин делает набросок: «Свобода торговли а) для развития производительных сил крестьянского хозяйства, б) для развития мелкой промышленности, в) для борьбы с бюрократизмом» (т. 43, с. 386).
В подполье, в революцию и гражданскую войну социализм воспринимался как голая антибуржуазность, как отрицание всякой буржуазности.
Это в корне неверно, ибо тогда нет места распределению по труду. Сколько раз он читал «Критику Готской программы», густо процитировал эту работу в «Государстве и революции», и вдруг через паек — сразу к коммунистическому распределению. Итог: голод, холод, тифозная вошь.
Суд истины — превыше всего. Ясно: надо отступить, не по тому пути пошли, необходимо вернуться назад, к товарному производству.
«Пробуржуазность» Ленина впервые мелькнула в его работе «О продовольственном налоге». «Мы часто сбиваемся все еще на рассуждение: «Капитализм есть зло, социализм есть благо», — писал Ленин. — Но это рассуждение неправильно, ибо забывает всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая два из них. Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению к мелкому производству, по отношению к связанному с распыленностью мелких производителей бюрократизму.
...капитализм неизбежен в известной мере, как стихийный продукт мелкого производства и обмена, и постольку мы должны использовать капитализм (в особенности направляя его в русло государственного капитализма), как посредствующее звено между мелким производством и социализмом, как средство, путь, прием, способ повышения производительных сил...»
А несколькими страницами до цитированных слов Ленин спрашивает: «Как же быть? Либо пытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена, т. е. торговли, т. е. капитализма, неизбежное при существовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая бы испробовала ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику, терпят неминуемо крах.
...либо (последняя возможная и единственно разумная политика) не пытаться запретить или запереть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма. Это экономически возможно, ибо государственный капитализм есть налицо — в той или иной форме, в той или иной степени — всюду, где есть элементы свободной торговли и капитализма вообще».
Эволюция взглядов Ленина после 1921 года все время двигалась к постепенному признанию того, что социализм — это не антибуржуазное, а постбуржуазное общество с товарным производством, рынком, конкуренцией, валютой, демократией и т. д. Ленин обратился к Фурье, к работам Чаянова и других экономистов. И в своей, может быть, самой гениальной работе «О корпорации» писал: «В мечтаниях старых кооператоров много фантазии. Теперь многое из того, что было фантастического, даже романтического, даже пошлого в мечтаниях старых кооператоров, становится самой неподкрашенной действительностью».
Почему кооперация? Почему трудовой коллектив, особенно на селе, должен стать кооперативом кооперативов?
Потому, что именно кооперация — та система координат, где можно совмещать, гармонизировать личный интерес с коллективным, коллективный — с государственным, государственный — с общественным. И наконец, решить главное, убрать камень преткновения — распределение, добиться социальной справедливости — оплаты по труду. Именно в кооперативе и в кооперативе кооперативов, т. е. трудовом коллективе любой величины, реально перейти к оплате по труду: без этого строительство социализма — утопия, без этого общество, человек, отчужденные от собственности и власти, неминуемо становятся придатком государства, его рабами, что, к несчастью, и произошло.
Государство — тотальный собственник и властелин — через свой чудовищный бюрократический аппарат реанимирует и утверждает рефеодальную форму производства, обмена и распределения, порождает главный антагонизм — отчуждение человека от собственности и власти.
Повторим: отчуждение человека от собственности и власти — главный антагонизм нашего общества, главный результат антиоктябрьского переворота 1928—1932 гг., совершенного Сталиным и его приспешниками. Государственный социализм, где всем — от ржавого гвоздя до космической станции — распоряжается государство через чиновника, никогда не пойдет дальше лозунга. Ибо форма собственности, по Марксу, «скрытая основа всякого общественного строя» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, с. 354).
Речь идет не об «ошибках» и «деформациях», а о контрреволюционном перевороте через действие закона Сатурна («революция пожирает своих детей»). Суть не в злодее — Сталине (это для почитателей «Детей Арбата»), а в злодействе лишения человека собственности и власти, превращения его в «винтик» государственной машины, что неизбежно коронует Сталина, Мао, Полпота такой реальной властью, какой ни у одного феодала, кроме, может быть, Чингисхана и в помине не было.
Трудовая деятельность людей вечно триадна: производство — обмен — распределение. Причем звено «производство — обмен» надэпохально и надклассово с тех пор, как дикарь-охотник менял мясо на рыбу с дикарем-рыболовом.