Распределение — исторично: раб, как скотина, получал пропитание, крепостной — побольше, уже имел хозяйство, наемный пролетарий получал по труду, но ровно столько, сколько обеспечивало его работоспособность и физическое воспроизводство. Сейчас, когда развитой капитализм динамично на­рабатывает социалистичность, что исторически за­кономерно [26] , буржуазия изощренно эксплуатирует интеллект: информация стала главным товаром ми­ровой торговли, идеи ценятся превыше всего.

Говорится все это к тому, что пора раз и на­всегда вымыть из людских голов, в том числе и из руководящих, ложь о несовместимости социализ­ма и рынка. Безрыночный социализм — это глу­боко больное общество, в коем расстроен обмен трудовыми эквивалентами. Звено «производство — обмен» социалистично. В той же мере, как оно и буржуазно, и феодально, ибо оно вечно: закон стоимости — это печень экономического организ­ма любой формации. И сколько бы, к примеру, ни произносилось пламенных речей о ресурсосбере­жении и охране природы, положение тут может лишь ухудшаться, пока мы не перейдем к оптовой торговле, пока люди не будут платить за все — воду, землю, даже чистый воздух.

Что же касается третьего, завершающего звена трудовой деятельности людей — распределения, то тут нас всегда будет подстерегать опасность при­нять одно из последствий закона стоимости (фе­тишизацию вещей) за его суть. В любой форме об­мена, даже в такой идеальной, как обмен веществ в человеческом организме, неизбежны шлаки. Ка­кую б пищу мы ни употребляли.

Можно, конечно, не замечать вселенскую анти­санитарию наших вокзальных или городских нуж­ников, но стоило на Павелецком вокзале перевести туалеты на закон стоимости, сдать их в аренду ко­операторам, — и ситуация очеловечилась. Конечно, до японских и финляндских туалетов с их стериль­ностью хирургической палаты далеко, и все же ко­оперативные туалеты — уже цивилизованность.

Мы привели пример, с точки зрения гоголевских дам и трубадуров соцреализма, «нецензурный», од­нако живую жизнь не зацензуришь. Не менее педа­гогичны с позиций закона стоимости наши строи­тельные площадки (дом строим, два закапываем), заводские свалки, городские помойки, дворы, подъ­езды и лестничные клетки большинства жилых до­мов. Технологически антисанитарны наши автомо­били и трактора, телевизоры и холодильники: лю­бое наперед заданное изделие мы делаем минимум на порядок ниже японцев. Народу недоступны ксе­роксы, компьютеры, практически все средства ин­форматики. Миллионы матерей мучительно раз­мышляют, чем им завтра накормить детей, как одеть и обуть их, где купить зелень, как достать гречку и т. д.

Зачем мы надели на себя эти вериги? Ведь ясно (и без Маркса, и без Ленина), что Сталин превра­тил социализм из учения в веру, из метода — в набор догм и инструкций. Он растворил общество в государстве и сделал его беспомощным: государ­ственная собственность, бесконтрольно управляе­мая бюрократическим аппаратом, анонимна и без­защитна от покушений со всех сторон.

Не проще ли остраказировать «мыслителей и де­ятелей», образованность коих завершилась вызуб­риванием «Краткого курса» и «Экономических про­блем социализма в СССР»? Мы неоднократно уже говорили и будем говорить всегда, что в обществе должны стать Законом три нормы:

1. Нормальный обмен трудовыми эквивалента­ми, который возможен только на рынке и кото­рый реально может ликвидировать абсурд затрат­ности;

2. Нормальный обмен информацией, который возможен только в условиях демократии и гласно­сти: информационная автаркия, засорение и за­уживание догмами, авторитарностью информа­ционных потоков неминуемо ведут социализм к сталинизму, а западные демократии — к фа­шизму;

3. Нормальная система обратных связей, кото­рая приоритетом закона гасит авторитарность: об­ществом могут справедливо править только зако­ны, а не люди. Когда этого нет, общество стано­вится аномальным.

Необходимо принудить и чиновника, и догмати­ка принять эти три истины. Ибо перестройка погиб­нет без демократии и гласности, погибнет от безза­конности, погибнет без свободы торговли. Вместе с перестройкой погибнет и социализм: шанс нам да­ется последний.

Нас обходят уже Бразилия и даже Индия. Разви­той капитализм обогнал нас экономически на целую постиндустриальную эпоху и стремительно уходит уже в следующую — информационную эпоху. Это — жестокая реальность.

Государство рационально торговать не может по той причине, что оно всегда живет за счет обще­ства. Государство может вместе с тем стать цивили­зованным прокурором торговли, регулировщиком финансовых потоков, контролером оплаты по тру­ду. Само же государство оплату по труду ввести не может: это чистой воды утопия. Госкомтруд надо закрыть, сделать там в назидание потомкам музей издевательства над трудом.

В средствах массовой информации необходимо без передыху сечь антитоварников. А логично го­ворить о товарном характере социалистического способа производства и одновременно пугать лю­дей «рыночным социализмом».

Ленин в 1921 году кронштадтский бунт подавил, но корень познания из него извлек. Мы также обя­заны подавить бунт Главмосплодоовощпрома-88, но не правом силы, а силой права. И отменить интендантско-казенную торговлю «по довольствию», за­менить ее свободой торговли.

Все московские плодоовощные базы надобно сдать в аренду кооператорам-оптовикам. Пусть люди торгуют. Одновременно они должны полу­чить и право на подбор и разгон кадров по мето­ду трудовой селекции: вор и пьяница — вон, ло­дырь — за ворота, труженик — зарабатывай без потолка, хоть 10 тысяч в месяц.