«Вывод: следственные работники КГБ с самого начала были дружественно настроены ко мне, они не сделали ничего, что в тех условиях могло обер­нуться мне во вред; совсем наоборот, они посто­янно прилагали усилия к тому, чтобы поддержать меня, и искренне разделяли мое возмущение пуб­ликациями в прессе западноевропейских стран и прежде всего в Федеративной Республике, от ко­торых волосы вставали дыбом».

«Я убежден, — заключает М. Руст, — что, если бы этим «чистым делом» не злоупотребили в поли­тических целях, оно вполне могло бы послужить на пользу реформам в Советском Союзе» [19] .

Мне, в сущности, нечего добавить к «Мыслям...» М. Руста. Если и когда мою записку М. Горбачеву выпустят на свободу, каждый любознательный смо­жет установить, сколь близким был ход рассужде­ний, а также итоговых оценок, у меня и следовате­лей КГБ. Работники госбезопасности упустили по­интересоваться, чего от них ждет высшее началь­ство, каков заказ, и сочли правильным действовать по совести. Как-никак «социализм с человеческим лицом» был на дворе. Но им и заодно мне показа­ли, что в политике человечность — это товар, а не принцип, не жизненная позиция.

432 дня было отмерено М. Русту пользоваться русским гостеприимством с поправкой на обсто­ятельства. Сравнительно скорое его освобождение прошло у нас совсем незаметно. Хроникеры ску­пыми словами подали эту весть. От былых раска­тов не осталось даже эха. «Дело Руста» свое назна­чение исполнило. Человек Руст стал в дворцовом раскладе лишним. Можно было переходить к дру­гим задачам. На Олимпе нет вечных друзей и веч­ных врагов, там хозяин интерес — величина кап­ризная и переменчивая.

В вводном слове я обещал рассказать, как скла­дывались события в связи с моим обращением к М. Горбачеву в канун тысячелетнего юбилея вве­дения христианства на Руси.

Времени на подготовку к знаменательной дате оставалось в обрез. Окольными путями ко мне сте­кались известия самые что ни на есть насторажи­вающие. Элементарные пожелания и просьбы церк­ви встречали афронт. Вместо празднования тысяче­летия как общенационального юбилея назревало закручивание «антиклерикальных» гаек. Понять узколобое сектантство бюрократов в аппарате ЦК я не мог, принять его не захотел.

Не воспользоваться тут уж в самом прямом смысле Богом данным шансом, чтобы привести в норму отношения между церковью и государством, глупо и безответственно. Отгородиться от торжеств, которые по зову сердца и в память о предках собе­рут миллионы людей по всей стране, — это оскор­блять свое прошлое, открещиваться от корней своих, ничему не научиться. Цари не ладили с цер­ковью: никак не могли поделить власть. А Петр I вообще прослыл у клерикалов за антихриста. Цер­ковь враждовала с Львом Толстым и Лениным. Так было. Коса не раз находила на камень, и от раздо­ров достатка нации не прибавлялось, чаще внакла­де оставались все. Когда-то же надо было извлекать уроки. Или выжидать будем пришествия следующе­го столетия или даже тысячелетия?

Будь что будет. Приглашаю в АПН группу церков­ных деятелей, мне лично знакомых. В условленный день их прибыло больше, чем ожидалось. Предсе­датель Государственного комитета по делам культов К. Харчев, которого я попросил взять на себя созыв, чуть перестарался. Мой служебный кабинет маловат, перебираемся в зал правления агентства.

После взаимных приветствий, не очень затянув­шихся, задаю гостям несколько конкретных вопро­сов: что реально сделано и делается к юбилею, что из пожеланий патриарха и епископата находит кон­структивный отзвук и где советская власть встала в позу, есть ли в контексте тысячелетия продвижение по застарелым проблемам, коим церковь придает значение? В ответ услышал горькое и грустное. Не желая нарываться на отказ, православная церковь скромно сформулировала свои просьбы к государ­ству. Однако и они застряли по большей части в паутине, сотканной из хамства, черствости и бю­рократизма.

Условливаемся, что мои собеседники обсудят си­туацию с патриархом Пименом и открытым слогом известят меня,-как церкви видятся программа-оп­тимум и минимум-минимо рум. Я в свою очередь брался без ссылок на церковные авторитеты доло­жить о положении дел лично М. Горбачеву. Инте­ресам дела не повредило бы, не преминул отметить я, если бы участники встречи в АПН оставили при себе все услышанное в ходе наших размышлений вслух. Приходится учитывать, что любителей вли­вать в мед деготь не убавится с получением сигна­ла, что председатель агентства принимал высоких церковных представителей, а скрыть это, понятно, невозможно.

Дальше все завертелось в завидном темпе. Пару дней спустя митрополит Питирим передал мне освященные патриархом соображения. Сразу сел за записку генеральному. Не буду связывать себя просьбами, как они доведены до моего сведения. Подведение черты под трудным, часто бессмыслен­но жестоким прошлым требует назвать многое не иносказательно, а собственными именами. Если не решиться на это сейчас, задачу придется отставить, и надолго.

Не превращать отделение церкви от государства в отчуждение от общества, не подвергать ее остра­кизму. Юбилей должен отмечаться как крупнейшее национальное событие и важная веха в истории цивилизации. Поэтому можно было бы только при­ветствовать, если бы на торжества в Москву прибы­ли высокие представители различных религиозных общин из советских регионов, а также из-за рубе­жа. Церковь вправе получить в свое распоряжение Большой театр, а не концертный зал в гостинице «Россия», который ей навязывали. Надо предусмот­реть трансляцию торжеств по центральному совет­скому телевидению на страну и за границу, а не от­крывать торги по лицензии на съемку с тем, чтобы прокрутить репортажи перед любопытными чуже­странцами. Дать верующим возможность почтить своих святых и поклониться святыням.

Если, однако, этим ограничиться, урок не был бы выполнен. Юбилей нельзя уподобить фейерверку: просиял луч и дальше снова беспросвет. Справедли­вость требовала возвращения православию уцелев­ших культовых сооружений. Само собой разумеется, подлежали восстановлению права церкви на Киево-Печерскую лавру и прочие памятники, возникшие у мест, где совершался первый обряд крещения Руси. В лоно церкви должны были вернуться библиотеки, реликвии, мощи святых, отнятые у нее в основном в двадцатые годы под флагом «национализации» и борьбы с мракобесием.