В конце фойе показалась девушка.

— А вот и дочка Солонина, режиссера нашего, — проговорил Калабухов с особой теплотой. — Любимица театра.

Калабухов ласково поманил ее рукой. Девушке было не более восемнадцати лет. Она шла и медленно вертела на плече красный плоский зонтик. Под лучами солнца он пылал огнем, бросая на белое платье розовый отсвет. На груди девушки резко чернели пушистые косы. Звездоглядову понравились ее мягкие, горделивые движения. Но особенно заинтересовали большие серые глаза на подвижном, почти детском лице. Они смотрели очень пытливо, настороженно.

— Домой идешь? — спросил Калабухов, улыбаясь и показывая на дверь.

— Д-да, — с запинкой, словно чуть заикаясь, неуверенно ответила девушка.

— Познакомься: художник Юрий Григорьевич Звездоглядов.

Девушка вопросительно посмотрела на Звездоглядова, протянула руку, глухо произнеся не то с легким акцентом, не то косноязычно:

— Тамарра, — и быстро перевела взгляд на губы Звездоглядова.

Он с интересом спросил:

— Вы актриса?

— Нет, — возразила неуверенно Тамара, настороженно глядя в лицо художника.

В это время из зала выскочил растрепанный сутулый старик в черной толстовке и, потрясая книгой, сдавленным голосом закричал:

— Калабухов! На выход! Реплика уже, безобразие! — и ринулся обратно в зал.

Калабухов бережно тронул Тамару за плечо, — она оглянулась.

— Подожди. Вместе пойдем! — Он бросился на сцену.

— Опоздал, — усмехнулся Звездоглядов. — Сядемте?

Тамара продолжала стоять.

— Если не спешите, сядемте, — повторил Звездоглядов, показывая на диван.

— Благодарю, — Тамара сложила зонтик и опустилась на тугой диван.

— А где же вы работаете? — спросил Звездоглядов.

Тамара не ответила. Художник удивленно осматривал ее.

Белый театр стоял среди большого парка. Снаружи к огромным, от потолка до пола, окнам тянули лапы серебристо-голубые ели. На них сыпался крупный «слепой» дождь, струйки мелькали, словно велосипедные спицы. Тамара облокотилась на валик дивана и неподвижно, не мигая, смотрела в окно.

— Вы где работаете? В театре?

Но девушка опять не ответила.

Звездоглядов смутился.

Тамара не спеша, мягко повернулась, взглянула на него.

— Простите, но почему вы не отвечаете?

— Сказали что? — спросила она, сильно шевеля губами и чеканя каждый слог.

— Я спрашивал, где вы работаете?

Она глядела напряженно, сурово и вслед за ним шевелила губами, как будто беззвучно повторяя то, что говорил он, и вдруг совсем по-детски обрадовалась:

— Работа? Театр… Портниха…

Говор ее был монотонный, иногда она делала неправильные ударения.

Прибежал, тяжело дыша, Калабухов.

— Ну, познакомились? Хорошая девушка, правда?

Звездоглядов сдвинул брови, — дескать, неудобно.

— Да ты не волнуйся. Она же не слышит. Глухонемая. Хотя теперь, пожалуй, к ней это название не подходит. Раз говорит — значит, какая же немая? — задумчиво объяснял Калабухов.

— Позволь, да как же она понимала меня? — поднялся пораженный Звездоглядов.

— По губам.

— Каким же образом?

— Да ведь губы-то для каждой буквы складываются по-разному? Правда? Она изучила это и читает по ним. Это целая наука. Их обучают в специальных школах. Тамара получила среднее образование, профессию. Портнихой работает у нас в костюмерном цехе. И, надо сказать, хорошая портниха.

Тамара взглянула подозрительно и нахмурилась, — поняла, что говорят о ней…

Калабухов привел художника в большой фруктовый сад, где стояли два старых дома. В одном доме жила Тамара с отцом и матерью, в другом — Калабухов.

В его комнате — скрипучая кровать, накрытая одеялом из шинельного сукна, два стула и стол, застеленный афишей. Над ним лампочка, обернутая куском подгоревшей газеты. На столе замасленная коробка грима, баночка вазелина и оторванный рукав от старой сорочки — разгримировываться.

Несмотря на холостяцкую бедность, комната показалась Звездоглядову уютной. Два открытых окна выходили в сад, в комнате было много солнца и цветов. Цветы стояли в стеклянных банках с наклейками: «Фасоль в томате», «Кабачковая икра», «Варенье».