Ребята сталкивали друг друга в воду, плавали наперегонки, ныряли с деревьев. А то просто сидели над водой в гуще листвы и ветвей. Ныли и тоненько визжали тучи комаров. Руки и шеи были в лепешках, а ноги в шишках. Ребята то и дело хлопали себя по ногам, по лбу — от расплющенных комаров оставались красные кляксы.

— Змея! — закричал Шурик, показывая на груду камней, между которыми проросли синие, белые цветы.

Шурик нырнул в речку, за ним повалился толстяк Быча.

У Кривенка сверкнули глаза, он сунул руку в цветы. Через миг поднял ее над головой: в воздухе извивалась змея. Кривенок держал ее за шейку. Змея открыла пасть, яростно зашипела и, высунув жало, стригла им из стороны в сторону. Туловище ее обвилось вокруг руки. Кривенок хохотал, приплясывал, поддергивал трусы:

— Ох ты, черт, сильная!

— Ловко ты ее, — восхитился Шурик, выбираясь на берег, — а я вот не смогу, боюсь.

— Боишься? Хо-хо, ерунда! Подумаешь, большое дело! А я вот нисколько не боюсь! — хвастался Быча, подходя к Кривенку.

— Врешь! — усмехнулся тот.

— Вот еще! Сам врешь!

Кривенок подмигнул Шурику и вдруг сунул змею к носу Бычи, тот шарахнулся и упал на песок, потом, пыхтя и отдуваясь, вскочил и побежал. Кривенок за ним.

— Брось! Не балуйся! На грех и из пальца выстрелишь! — вопил Быча.

— Не боишься?

— Все равно не боюсь!

— Не боишься?

— Хоть лопни — не боюсь!

— Будешь врать? — догнал Кривенок.

Быча глянул с ужасом на извивающуюся змею и бухнулся в речку.

— То-то, — грозил Кривенок, а Шурик смеялся.

— А что, думаешь, испугался? И ни капельки! — орал Быча, уплывая на островок.

— Хвастун! — звонко кричал Шурик, худенький и гибкий, как лоза.

Кубарь сидел у шалаша под елью, вяло тыкал веткой в костер, не подходил к ребятам. И хоть костер горел жарко, Кубарь мелко дрожал, мерз. Ему все было неинтересно и хотелось к маме.

— Вася, пойдем домой, — попросил он жалобно.

— Сам увязался, а теперь канючишь, — рассердился Кривенок. — И киснет, и киснет!

— Голова болит, холодно, — поежился Кубарь.

— Ерунда, пройдет! Девчонка ты, что ли? Идем в шалаш, поспишь там. Хочешь есть?

— Нет, — печально шепнул Кубарь.

Кривенку стало жаль брата, и он заботливо уложил его в шалаше на еловые ветви, застланные мешком, и укутал одеялом. Кубарь трясся и хныкал тоненьким голоском.

«Заболел, что ли?» — встревожился Кривенок.

Стемнело. Распалили большой костер. Вкусно пахло дымком, ухой и печеной картошкой. Лес утонул в черной пучине ночи. Костер шумел, озаряя косматые ели, шалаш. В круг света высовывались большие ветви с недвижной листвой. На них плясали красные пятна. Иногда в свет врывалась птица, шарахалась в сторону.

Кубарь отказался от ухи, и затих, должно быть, уснул.

Кривенок потрогал его пылающий лоб и прошептал:

— Плохо дело.

У всех было неважно на душе.

— Хоть искупаемтесь, что ли! — воскликнул недовольный Быча.

Едва разделись, комары облепили, пищали, жалили. Напротив было три островка, заросших дикими яблонями и шиповником.

Кривенок подплыл к одному острову. Обрывистый берег густо свесил веревки корней. Вода, чмокая, сосала обвисшие, лохматые ветви, сердито бурлила, трепала их. Кривенок ухватился за ветвь. Ноги ощущали какие-то скользкие корни, стебли, траву. Стало жутко во мраке, в черной бурлящей воде. Казалось, вот-вот кто-то схватит цепкими холодными руками.

Кривенок оглянулся: на берегу пылал костер, освещая шалаш, ведро и пышную ель. От костра в черную воду падал огненный столб.

Бычу и Шурика течение отнесло ниже. Их голоса доносились из протоки между островами. Потом голоса затихли. И вдруг в тишине раздался жуткий, глухой крик: «А-а-а» — и опять затихло. И вновь: «А-а-а» — и смолкло. Словно кто-то захлебывался.

Кривенку стало страшно, он выпустил ветвь и быстро поплыл к костру. Но сильное течение понесло его прямо к непонятному крику. Кривенок отгребался что есть мочи.

— Васька-а! Шу-урик то-нет! — неожиданно закричал Быча совсем недалеко, в протоке. — Скоре-ей! — крик уже переходил в вопль.

Кривенок испуганно поплыл в протоку. Руки его торопливо шлепали по воде.

Он вспомнил, как утонул его дружок Вовка. Кривенку тогда было восемь лет. Потрясенный, он заглянул в дверь Вовкиной квартиры и, крикнув матери: «Вот Вовкины трусы, а он утонул», — бросил сверток, убежал и спрятался на чердаке. Ему казалось, что это он виноват.