К счастью, шустрый старичок любил кимарнуть часок-другой в своей маленькой дощатой сторожке, только тогда удавалось натаскать немного окуньков и плотвичек с невысокой мостовой поренчи.

В то самое утро Игнат так увлекся непрерывным клевом, что ничего уже не замечал вокруг. Как вдруг сзади треск, шорох! -- оглянулся мгновенно... Шухер!

Снова привычно екнуло сердце, снова с привычной стремительностью завертелась в мозгу задачка: в какую сторону ловчей утекать. Но старик в этот день не обращал на него никакого внимания, он только копошился неспешно, лязгая молотком и ломиком где-то в подгнивающих толстых бревнах.

Шухер никогда не прогонял взрослых с моста.

В тот день была суббота. И как раз в эту субботу Терешко, колхозный главбух, отдавал старшую дочь замуж. Каждое такое событие было в поселке праздником всеобщим.

– - Ну и субботка двадцатого! -- высчитав первым, торжественно сообщал кто-нибудь. -- Пять свадьб сразу.

– - Ого! И у когой-то?

– - Ивановича сын, агрономкин, Жерносек старшую дочку...

– - Ленку? Двадцать хоть е?

– - Летом буде.

– - А я-то гляжу: ты уже целый месяц по пятам! Небось, не один бидон допомог вылакать?

– - Не боись, тебе на похмел еще хватит.

Сама торжественная церемония регистрации происходила в поселковом совете, небольшом тогда каменном здании с высоким деревянным крыльцом. Родня и приглашенные гости поздравляли молодых под традиционный бокал шампанского, а в это время въездные ворота у дома, перегородив длинным широким столом, уже старательно украшали отборными цветами, яркими воздушными шариками, разноцветными лентами; обвивали еловым лапняком. На самом видном месте крепили большой лист бумаги с выразительно вычерченной, круглой цифрой.

– - Смех один, десять литров! -- не мог порой удержаться кто-нибудь из бывалых. -- Тот год за Немном гулял, там за проход тебе сотня в стандарте.

В ответ на это ему замечали резонно:

– - Намалевать нам и тут целую бочку запросто, а коли по реальности глядеть... Что тут что там, добро коли с полведерка отломится.

Терешкина хата была в поселке по соседству с витькиной.

– - Зайдем, глянем? -- предложил в тот день Витька под вечер. -- Все хлопцы давно там. А потом вместе в клуб.

– - Давай.

В надвигающихся вечерних сумерках народу у разукрашенных въездных ворот становилось все больше. Разбившись на небольшие кружки, взбалмошно-шумные и не очень в зависимости от возрастного ядра, окрыленные враз, многочисленные любители холявной сотки нетерпеливо взирали в суетливые сполохи занавешенных оконных стекол, где уже вовсю кипела и буйствовала свадьба. Время от времени у одного из таких кружков семенящим мелким подбегом выныривала из густых сумерек приземистая шустрая бабенка с объемной полотняной сумкой в руках.

– - Давайте, хлопчики... За молодых.

– - Са-авсем ты нас забыла, Максимовна! -- разочарованным эхом доносилось из других кружков.

– - Ага, забудешь! -- лишь отмахивалась она в ответ. -- Еще и после той не просохли.

И уже спешила назад в хату.

– - Ну и как, родимая? -- слышалось вскоре ей вслед. -- Пошла, что надо?

– - Ай, ище тая муть, сахарница.

– - А ты уже раскатал губу! На холяву так ему еще и хлебную... Держи котлету.

Прибывших к свадебным воротам друзей заприметили сразу:

– - Давайте сюда, мальцы. Тут толечко и на вашу долю.

Закрасневшийся масляно, расплывшийся в блажной усмешке Генка-Артист держал торжественно в одной руке маленький круглый графинчик с мутноватой жидкостью, а в другой глубокую алюминиевую миску с закуской.

– - Ну, кто сперва?.. Давай ты, Витек, по-старшинству.

Слегка растерянный от неожиданности и сразу необычайно посерьезневший Витька принял тремя согнутыми пальцами дополна налитый стограммовик. Не моргая, так и взирал на него неотрывно, словно еще не решив окончательно.

– - Э-э, браток, кота за хвост не тяни! -- командовал рядом кто-то из бывалых. -- Тут раз-два надо... О!.. о-о! Молодец, хлебушка дайте, на-ка, на-ка нюхни!

Как пригнутый неведомой силой, Витька лишь вертел головой машинально, никак не мог вдохнуть сунутый грубо под нос, пропахший холодной котлетой, спасительный хлебный мякиш.

– - И-ишь, как она его закрутила. Ну-ка, ну-ка, теперь другу, держи.

Мерзко хлестнула, пронзая до самого донца, белесая сивушная муть. Приняв в руку влажный граненый стаканчик, Игнат содрогнулся невидимо всем телом; как перед внезапным скачком со скалистого обрыва примкнул отчаянно веки. Но сегодня это уже ничего не значило, сегодня пришла пора познать, и он чувствовал это.