Шрифт:
– Там работа, – сухо ответил Сидоров. – Воспитательная.
– Ну а после работы?
– Иду домой. Обедаю.
– Что ешь?
– Картошку с мясом. Компот.
– А потом?
– Уроки у сына проверяю. Телевизор смотрю. Спать ложусь.
– С женой?
– Само собой.
– А ты давно женат?
– Двадцать лет.
– Двадцать лет с одной и той же?
Сидоров удивился вопросу.
– Женат двадцать. А еще встречались три года. Так что двадцать три.
– А пистолет у тебя есть?
– Есть. А что?
– Застрелись.
– Это почему?
– Чем так жить, лучше застрелиться. Каждый день одно и то же: политпросвет, мясо с картошкой, жена.
– А у тебя что, каждый день разное?
– У меня мечта есть.
– Это какая?
– Любовь и путешествия.
– Ты уже путешествовала. Чуть не повесилась.
– Ну и что? Жизнь – движение. А у тебя – болото стоячее.
– Так это если не любить, – спокойно возразил Сидоров. – Тогда действительно можно застрелиться. Когда все противно. А я в своем дне все люблю: и работу, и семью, и картошку. В этом же дело…
Кира подумала над сказанным. Сделала заключение:
– Ты не можешь начать новую жизнь и не можешь застрелиться. У тебя только один выход: воспевать свою убогую жизнь.
Сидоров промолчал.
– Обиделся? – проверила Кира.
– С такими, как ты, в разведку не пойдешь, – посожалел Сидоров.
– Какая разведка на фиг? – удивилась Кира. – Это пятьдесят лет назад в разведку ходили, на животе ползли. А сейчас разведка со спутника… Знаешь, в чем твое счастье? Твое счастье в том, что ты не догадываешься, КАК ПЛОХО ТЫ ЖИВЕШЬ.
Вот тут по Кириным расчетам Сидоров должен был возмутиться и даже, может быть, вскочить. Пойдет разборка. Потом примирение. И все кончится тем, что они заснут рядом. И она положит голову на его плечо. Можно даже больше ничего. Только вместе заснуть и чувствовать во сне надежное теплое плечо.
Из-за шкафа донеслось ровное дыхание. Офицер уснул. Не отреагировал. Странно даже. Уснул, медведь несчастный.
Сидорову снилась финская баня с громадными раскаленными камнями на топке. Когда на камни попадали брызги воды, они отвечали адским шипением. Вдруг отворилась дверь, и кто-то швырнул на камни его сына. Сидоров проснулся от собственного крика. Проснулся и сел и в ту же секунду понял, что этот ужас был сном. СНОМ. А наяву он в чужой комнате, и перед ним стоит голая баба. Сидоров подумал, что это продолжение сна. Видение № 2. Но, проморгавшись, понял, что это Кирка. Стоит и таинственно улыбается.
Сидоров чего-то испугался, спустил ноги на пол и начал торопливо одеваться.
– Да ладно, ложись, – добродушно сказала Кирка. – Испугался…
Она отошла. А Сидоров продолжал и продолжал застегивать свои бесчисленные пуговицы. Потом подхватил шинель и вышел через окно. Как и вошел.
По небу быстро плыла луна, значит, ветер гнал облака. Было и темно и светло одновременно. Кирка смотрела, как он уходит с прямой спиной, твердо ступая сапогами.
– Эй! – позвала она. Не спросила, как зовут. Но тут же сообразила: Миша. Как того, из моря. – Миша! – окликнула Кирка.
Но Сидоров прибавил шагу, свернул за угол и стал недосягаем для глаза.
Кирке стало обидно. Вот. Ушел. Порядочный мужик. Любит свою бабу двадцать три года. И все. И она за ним как за каменной стеной. А Кирке все какие-то прощелыги попадаются. Други игрищ и забав. Бог с ними, с путешествиями. Осесть бы с порядочным человеком. Дите родить, комнату свою, прописку московскую. Все как у людей. Кирка стала толкать шкаф на место, но он кренился набок. Норовил упасть. Пришлось нагнуться, тащить за нижнюю планку.
Сидоров влез в первый попавшийся автобус. До отхода поезда – два часа, и он успеет на вокзал в любом случае, даже если этот автобус идет в другую сторону.
Спать не хотелось, но настроение было мутное. Почему-то опять вспомнилась актриса с ее сыном. Бабе под шестьдесят, а парню восемнадцать. В сорок лет родила. Вот и нервничает. Это ему, Сидорову, – он задастый. А матери – сыночек единственный, и не для того она его растила, копила, чтобы армия развинтила по частям. Хорошо еще с Афганистаном завязали. А то и вовсе получила бы без рук, без ног. Она сказала: «Вы же не собака». Вот именно, что собака, которая стережет чужое добро. А что у него есть своего? Шесть соток садового участка, дома стоят, нюхают друг друга окнами. И все за бетонным забором, как в зоне. Только колючей проволоки не хватает. Даже эта проститутка понимает, как плохо он живет. Сидоров вдруг увидел ее светящееся в темноте перламутровое тело с тугими резиновыми грудями, с бедрами, грешным треугольником. И чего сбежал?
Но он уже сбежал от Кирки и не доехал до вокзала. И болтался по улицам и переулкам в неизвестном каком-то маршруте.
Дружба превыше всего
В этот день, так же как и в предыдущие, прораб Денисов пришел домой, жена подала ему тарелку с борщом. Денисов, как итальянцы, обедал в шесть часов вечера. А то, что у нас обед, – у итальянцев и у Денисова считалось второй завтрак. Даже если бы Денисов захотел обедать, как все советские труженики, у него бы ничего не вышло. В деревянной времянке, из которой он руководил стройкой, постоянно толклись и сновали люди, постоянно недоумевали и качали права. Денисов напоминал себе то дрессировщика, действующего кнутом и пряником, то эквилибриста, идущего по проволоке под куполом цирка, а иногда и сам становился диким зверем, готовым разорвать всех в клочки. Однако без своей стройки Денисов жить не мог, и любая другая работа казалась ему пустой тратой времени. В результате его труда росли дома, в них вселялись люди, вили гнезда, выводили потомство. А что могло быть главнее гнезда или норы?