Экс-президент стал впитывать в себя адские картинки, сливавшиеся в невероятный калейдоскоп.

... Группа обнаженных юношей внимала благообразному старцу, который вещал им:

– «Конца души не найдешь, пройдя весь путь, - так глубоко».

– Это – великий древнегреческий философ Гераклит, - дал пояснение Ельцину его гид.

– Блаженный Августин, что делал Бог до того, как создал Вселенную?
– задал каверзный вопрос какой-то бес.

– «СОЗДАВАЛ АД ДЛЯ ТЕХ, КТО ЗАДАЕТ ТАКИЕ ВОПРОСЫ!» - ответил из рая святой.

– Остроумно, но не убедительно!
– прокомментировал Дьявол.

... Вильям Шекспир спорил с толпой литературных критиков:

– Да сам я все писал – мои пьесы и сонеты! Сам! Почему все, кому не лень, пытаются исказить историческую правду?!

– «Чем менее история правдива, тем более она доставляет удовольствия»!
– ответил великий философ и ученый Фрэнсис Бэкон.

– Что может сказать умного человек, чья фамилия в переводе означает «копченая свинина»?!
– огрызнулся кто-то из литшавок.

Ельцин не успел услышать отповедь Бэкона, его отвлек Вольтер:

– Я очень хотел стать академиком. Был уже в зените славы, меня знал весь мир, лучшие люди Европы ходатайствовали за меня. Однако академия была непробиваема. Но вот мне устроили аудиенцию у любовницы короля. Пятнадцать минут провел я у нее и стал академиком. И я сказал: «Любовница короля может больше, чем сто томов моих сочинений!»

«Перед смертью я испугался, что Бог есть, и исповедался, объявил, что умираю верным католиком, и подписал просьбу о церковном прощении. Однако, подписав, прошептал: «Но если там ничего нет, эти жалкие три строчки не смогут отменить тысячи исписанных мною страниц»...

– И действительно не отменили!
– захохотал Сатана.
– Ты же у меня в пекле!

– А вот идут мои самые любимые авторы - Шиллер, Байрон, Гельдерлин, - представил подошедшую тройку душ Ницше.

– Слышь, Байрон, как ты сюда попал?
– изумился Ельцин.
– Нас в советской, панимаш, школе учили, что ты – чуть ли не святой: борец за свободу, демократ, защитник рабочих и крестьян!

– Все верно, - ответствовал лорд, - но в инферно я не только за это... Так, грешил по пустякам. Совершал содомию с женой (у вас в стране, господин Ельцин, сейчас это называют ласково: анальный секс), за что она, узнав, чем именно мы занимались, подала на меня в суд. Ну, еще был слишком интимный контакт с сестрой – ребеночка ей сделал...

Экс-президент опешил – и чуть не вошел внутрь душеньки, одетой в камзол, с большим париком. Она оказалась вежливой:

– Простите, сударь, за мою неловкость. Позвольте представиться: я – Глюк!

– Какой там глюк! Я их сотни раз видел. Ты – вполне обычная с виду душка. Глюки знаешь какие бывают?! У-у-у!

– Да я композитор Глюк!

ЕБН сконфузился, что бывало с ним чрезвычайно редко. А Ницше уже указывал ему на очередную знаменитость:

– А вот этот художник – Ге!

– Зачем так грубо? Может, у него есть и хорошие картины!
– заступился экс-гарант за живописца. Ницше странно на него посмотрел (ЕБН не понял, почему) и продолжил экскурсию:

– Посмотри, вон Оскар Уайльд со своим любовником Альфредом Дугласом.

– Эй, Уайльд, - нашел чего спросить Ельцин, - ты и вправду любил мужика?!

– «Как я мог не любить его – ведь он погубил мою жизнь!»

– А вот и мой друг Фрейд!
– обрадовался философ.
– Зигмунд, ты чем прямо сейчас занимаешься?

– Даю краткие определения теориям, которые изобрели мои ученики. Вот, например, психоанализ Юнга: наш мозг так устроен, что обязательно породит какую-то фигню. Карл дал сей фигне имя - «коллективное бессознательное». А другой мой ученик Адлер все объясняет физическими повреждениями мозга. Если на картине Гойи сон разума рождает чудовищ, то у Адлера травмы головы создают неврозы и психозы. А я утверждаю: все беды с психикой – из-за подавляемых обществом естественных сексуальных желаний!

– Все психоаналитики – такие фантасты! Куда там Уэллсу и Жюль Верну!
– восхитился Ницше.
– Внимание, Борис, мы вступаем в российский сектор нашей зоны.

... Вокруг расхристанной души с пьяной и тем не менее умной овальной рожицей, губками бантиком, буйным огнем в очах, с несколько растрепанными волосами крутились чертова дюжина субтильных женских душенек. Они явно принадлежали окололитературным барышням, чьи имена остались забытыми потомками. Впрочем, эти давно впавшие в безвестность поэтессы и прозаички особо не мучились в инферно, ибо при жизни грешили лишь адюльтером (не все) и поголовно - страстью к особой, бабской псевдоромантической литературе.

– Ах, Иван Семенович, нам скучно – недостает настоящих куртуазных увеселений!

– А не усладить ли слухи ваши, прелестницы, некиими виршами моими?

– Ох, сударь, мы бы рады, да как бы не пришлось нам клясть Вашу неблагопристойность, - прошептала наименее робкая душенька.
– Слывете Вы, Иван Семенович, пиитом сугубо дерзновенным! Слыхивали мы, будто вирши Ваши для женских нежных ушек ну совсем никак не пригодны!

– Помилуйте, сударыня! В опусах моих встречаются и строчки без единого худого слова!