– Да я вообще-то президент!
– заявил экс-гарант, которому вовсе не хотелось слыть бумагомаракой или выпивохой.

Должность эта, в эпоху Баркова, еще не имела в отечестве того статуса, которое обрела впоследствии, а потому ввергла Ивана Семеновича в ступор:

– Какого клуба президент? Немецкого, Голландского или Аглицкого? Не припомню, чтобы видел Вас там, сударь!

– Президент России, правда, бывший...

– Нешто матушка – Расея клуб?

Ельцин попытался сделать уточнение, однако только усугубил обстановку:

– Ну, раньше такую роль играл у нас Генеральный секретарь партии...

– Партии бывают у товаров: соленой рыбы, вина... Еще бывают партии в играх: карты, шахматы, шашки... Секретарь партии шампанского, да еще генеральный... Ничего не соображу!
– мотал призрачной головой знаменитый матерщинник.
– Чтобы Вас понять, милсдарь, надо как следует бухнуть... Или бухать... или побухать... Как правильно?

– По всякому верно!
– утешил его ЕБН.

– Ах, сколь изрядный и многозначительный глагол! Жаль, при жизни не знал! Так мы с Вами, оказывается, коллеги! Я ж тоже восемнадцать лет секретарем был у гордости нашей науки господина Ломоносова. Как же мы с ним вакхическими возлияниями беса тешили...

– И не одного, а целый легион!
– загоготал Повелитель мух.

– Молчи, Плутон!
– отмахнулся от него Барков.
– Бывалочи, испьем мы с любезнейшим Михал Васильевичем бутылей по пять вина или по штофику водочки...

– У нас говорили: «принять на грудь», - пополнил образование собеседника Борис Николаевич.

– Ах, сколь славная метафора!
– опять пришел в восторг Иван Семенович.
– Век бы Вас слушал, сударь! Так вот, отдав должное Бахусу, берем мы с господином академиком, значит, оглобли...

– Я тоже оглоблями драться любил!
– прослезился ЕБН.

– ... или дубье какое-либо крепкое - и идем в немецкий квартал профессоришек чужеземных поучить уму-разуму, чтоб расейской науке не гадили... Ну, перила там сломаем с калиткою и забором, стекла в окнах побьем – а если повезет, то и морды тем, кого поймать удастся... Гуляли, пока околоточные нас не вязали. Ох, золотое было времячко... Еще, конечно, вирши сочиняли, обсуждали их вместях... Михал Васильевич, правда, успевал изрядно наукой заниматься, а я ему бумаги переписывал, переводы делал... А опусы свои нравоучительные декламировал в кружке вельмож знатнейших, что собирались у их сиятельства графа Григория Алексеевича Орлова...

– Ух, и надрался бы я вместе с тобою и Ломоносовым с радостью!
– Ельцина переполняли старые добрые чувства.
– Сообразили бы на троих! Да вот только в аду и выпить нечего! А скажи, как ты умер?
– вдруг перешел он от радостных воспоминаний к грустным.
– Про тебя такие анекдоты рассказывали, панимаш!

– Про то, будто меня нашли мертвого, засунувшего голову в печь, а на моей голой жопе было написано:

«Жил Барков - грешно,

А умер – смешно!»

Эпитафию сию незадолго до кончины я и вправду сам для себя сотворил. А сгинул хоть и смешно, и грешно, однако приятно: под хмельком и на бабе...

– Уникальная эпитафия, вполне соответствующая способу ухода в мир иной, - пожевал призрачными губами философ.

– Лучший посмертный отзыв обо мне дал Пушкин!
– гордо воскликнул запрещенный на века пиит.
– Эй, Александр Сергеевич, повторите свои слова для почтеннейшей публики!

– «Однажды зимним вечером

В бордели на Мещанской

Сошлись с расстриженным попом

Поэт, корнет уланский,

Московский модный молодец,

Подъячий из сената

Да третьей гильдии купец,

Да пьяных два солдата.

Всяк, пуншу осушив бокал,

Лег с бл...дью молодою

И на постели откатал

Горячею ел...ою...»

– Если можно, без вступления! Не надо про попа, лишившегося силы мужской! Обо мне расскажите!
– взмолился Барков.

– «... Готов с постели прянуть поп,

Но вдруг остановился.

Он видит — в ветхом сюртуке

С спущенными штанами,

С х...иной толстою в руке,

С отвисшими м...дями

Явилась тень — идет к нему

Дрожащими стопами,

Сияя сквозь ночную тьму

Огнистыми очами.

– «Что сделалось с детиной тут?!» -

Вещало привиденье.

– «Лишился пылкости я м...д,

Е...дак в изнеможении,

Лихой предатель изменил,

Не хочет х...й яриться».

– «Почто ж, е...ена мать, забыл

Ты мне в беде молиться?»

– «Но кто ты?» - вскрикну Е...аков,

Вздрогнув от удивленья.

– «Твой друг, твой гений я — Барков!» -

Сказало привиденье».