– А этой жабой стал Ельцин!
– захохотал кто-то. И тут же переключился на еще одного великого советского поэта…

Есенин предавался любимому занятию: сочинял экспромтом частушки.

Екатерина Есенина, сестра поэта:

– «Сочинять Сережа начал еще до поступления в школу. Так, к примеру, придут к нам в дом девушки — Сережа на печке; попросят его - «Придумай нам частушку». Он почти сразу сочинял и говорил: «Слушайте и запоминайте». Потом эти частушки распевали на селе по вечерам». За свою жизнь Есенин соберет почти 5000 народных частушек.

А больше всего он обожал играть на гармони в кругу друзей и петь частушки... про каждого из присутствующих. В своих воспоминаниях поэт как раз переживал один из таких вечеров.

Новый год встречали в Доме печати. Есенина упросили спеть его литературные частушки. Василий Каменский взялся подыгрывать на тальянке. Каменский уселся в кресле на эстраде, Есенин — у него на коленях. Начали:

– «Я сидела на песке

У моста высокого,

Нету лучше из стихов

Александра Блокова!..

Ходит Брюсов по Тверской

Не мышой, а крысиной.

Дядя, дядя я большой,

Скоро буду с лысиной!..

Ах, сыпь! Ах, жарь!

Маяковский бездарь.

Рожа краской питана,

Обокрал Уитмана!..

Ох, батюшки, ох-ох-ох,

Есть поэт Мариенгоф.

Много кушал, много пил,

Без подштанников ходил!..»

И, хитро глянув на Каменского, прижавшись коварнейшим образом к его груди, запел во весь голос припасенную под конец частушку:

– «Квас сухарный, квас янтарный,

Бочка старо-новая,

У Васятки, у Каменского,

Голова дубовая!..»

Зал затрясся от хохота. В руках растерявшегося Каменского поперхнулась гармошка.

– Пошло и неостроумно, - скривился Ницше. Завистники тут же накинулись на частушечника:

– Слышь, Есенин! «Да, мне нравилась девушка в белом...» - твои строки?

– Мои.

– А продолжение какое?

– «А теперь я люблю в голубом...»

– Неверно. В нынешней России оно звучит по-другому: «А теперь я люблю голубого!» Ха-ха!

– «Снова вспомнил я боль былую...» - прошептал гений.

– Чего пристала к нему?!
– кинулся на защиту ЕБН.
– Человек ведь был хороший!

– Чушь! Он был «очень тяжелый человек», - не согласился Дьявол.
– Как-то, сидя в кабаке, твой кумир схватил со стола тяжелую пивную кружку и опустил ее на голову

Ивана Приблудного — своего приятеля. Обливающегося кровью, с рассеченной головой Приблудного увезли в больницу. У кого-то вырвалось:

– «А вдруг умрет?»

Не поморщив носа, Есенин сказал:

– «Меньше будет одной собакой!»

А когда «певец русской деревни» слышал критические замечания по поводу своего творчества, то приходил либо в бешенство, либо в глубочайшее уныние: несколько раз после чьих-то резких слов даже был близок к самоубийству. Тем не менее и сам не щадил ничьего самолюбия. Однажды раскритиковал в пух и прах новое произведение своего знакомого — молодого поэта Шварца. Той же ночью Шварц отравился...

– Во какая загогулина! А я слышал, что он очень щедрым считался...

– У него весьма своеобразная щедрость! Сорил деньгами налево и направо, в ресторанах и кафе всегда сам платил за всех, раздавал милостыню не монетами, а пачками купюр. Однажды, выйдя из редакции, в которой только что получил гонорар, увидел худющую бездомную дворнягу. Не раздумывая, купил в ближайшей мясной лавке несколько колец колбасы и стал угощать ею собаку. Вскоре прибежала еще одна собака, за ней другая, третья... Пришлось несколько раз бегать в лавку. Покончив с угощением, Есенин, без гроша в кармане, но довольный, отправился к приятелю. Занять денег...

А вот совсем иной случай опишет тебе сейчас поэт Анатолий Мариенгоф, близкий друг Есенина;

– «К отцу, к матери, к сестрам ( обретавшимся тогда в селе Константинове Рязанской губернии) относился Есенин с отдышкой от самого живота, как от тяжелой клади. Денег в деревню посылал мало, скупо, и всегда при этом злясь и ворча. Никогда по своему почину, а только — после настойчивых писем, жалоб и уговоров». Когда из деревни приезжал отец и робко заговаривал про нужду, про недороды, про плохую картошку, Есенин взрывался криком: