А.И. Тургенев:

– «... Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты бл...дям, мне и кн. Голицыной, с ввечеру иногда играет в банк...» В лицее мы его прозвали Сверчок. «Сверчок прыгает по бульвару и по бл...дям. Но при всем беспутном образе жизни он кончает четвертую часть поэмы «Руслан и Людмила». Если еще два или три х...я, так и дело в щляпе. Первая х...ева болезнь была и первою кормилицей его поэмы».

Удивляюсь, как он не боится недугов Венеры?! Сам же остерегал:

«И то-то, братец, будешь с носом,

Когда без носа будешь ты».

Правда, эти болезни помогали ему остаться поэтом. «Венера пригвоздила Пушкина к постели и к поэме».

– Подумаешь, беда какая – баб любил!
– пробурчал Александр Сергеевич.

– Прелюбодеяние – смертный грех. А у тебя еще и массовый: почти полторы сотни женщин, большинсто - замужних - совратил. Скольких мужей рогами наделил, а когда самого рогоносцем назвали, бросил вызов Дантесу... Кстати, я вот – рогоносец! И горжусь этим!

– Аморализм — понятно, - встрял Ницше.
– Признаю господина Пушкина в некотором роде предшественником меня, «первого имморалиста». Но в чем проявлялись его цинизм и двуличие?

В. Вересаев ответил вместо Сатаны:

– «... Для мужчины дело элементарной порядочности, если он вступил в тайную связь с женщиной, - молчать об этом, не разглашать тайны. Пушкин же, после долгих домагательств добившись, наконец, благосклонности Анны Керы, спешит в циничной форме похвалиться победой перед своим другом Соболевским».

Великий польский поэт Адам Мицкевич добавил:

– «Однажды весною 1829 года за завтраком у издателя Погодина Пушкин держался так, что я дважды вынужден был съязвить: «Господа! Порядочные люди и наедине, и сами с собою не говорят о таких вещах!»

– «Много было сального, которое не нравилось», - подтвердил Погодин.

– «Пушкин держал себя ужасно, гадко, отвратительно», - вспомнил и Е.Т. Аксаков.

Будучи гениальным поэтом, он был еще и великим бабником. С 14 лет начал посещать публичные дома и оставался их постоянным завсегдатаем до конца жизни. Даже женившись, он одновременно имел связь с двумя-тремя замужними любовницами (а также с сестрой жены, жившей в их доме), и при этом регулярно наведывался к «веселым девкам». Вернувшись домой под самое утро, любил рассказывать «женке», как и кого он там пользовал... Живя в деревне, не пропускал мимо ни одной хорошенькой крестьянки. Одна из его деревенских наложниц родила ему сына: барич прогнал молодую мамашу к ее батюшке и намекнул в письме к нему, чтобы тот не поднимал шума, так как в будущем отец ребенка (т.е. сам Пушкин, сын хозяина усадьбы) станет его барином...

В жизни Александр Сергеевич считал своим первым долгом соблазнить жену врага. Это доставляло ему настоящее удовольствие. Впрочем, он и друзьям с одинаковой легкостью ставил рога. Победив очередную жертву, на следующий же день великий литератор докладывал всем подряд о своем триумфе, делясь пикантными подробностями любовного свидания, публично описывая все физические недостатки своей очередной жертвы обольщения.

Парадокс: непревзойденный автор удивительно нежных и проникновенных строк, посвященных любви, в реальной жизни обращался с предметами своей страсти (которые, кстати, и вызывали к жизни его поэтические шедевры) как законченный циник и эгоист. С женщинами, которые влюблялись в него, он не церемонился. Так, например, одной не блещущей умом, но отчаянно влюбленной в него поклоннице Александр Сергеевич записал в альбом:

«Глазки прекрасны, прекрасен и бюст,

Одно лишь грустно, чердак ваш пуст».

Это — одна из самых невинных его шуток... Однажды, в ответ на оклик старушки-няни и нескольких девушек, с которыми он в лесу собирал грибы — «Барич, ау-у! Где Вы?», он заорал: «Вам х...я!». Обидевшись, женщины убежали домой. Через час возвратился счастливый шутник и, глядя на кислые лица любимой няни и девиц (их ведь могли выпороть кнутом из-за заблудившегося подопечного) объяснил:

– «Вы же кричали: «Где Вы?»! Я вам и ответил - «Во мху я!»

И повалился со смеху на пол, и задрыгал ножками...

– Герр Пушкин, Вы осознаете всю гнусность своего поведения?
– скривился Ницше.

– Да, конечно. Но я ничего не мог с собой поделать!

«И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю».

– Мда, Пушкин, ты — мой истинный последователь!
– сделал вывод Сатана.
– Посвятил любимой женщине шедевр «Я помню чудное мгновенье», а потом написал приятелю Соболевскому: «... Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-м Керн, которую я с божьей помощью на днях вы...бал». Хвалю! Похоть ухитрился совместить с богохульством! Это я тебе помогал, а не Всевышний! И для «Гаврилиады» некоторые пикантные эпизоды лично я тебе подсказывал: конкретно, как архангел Гавриил с Богоматерью баловались. А, брат Пушкин? Как сейчас говорят на твоей родине, клевую мы поэму сбацали?

– Нет, ну ты, Сатана, гад! Все настроение испортил, меня опять муки совести грызть начали!

– Конечно, я — гад! Да еще какой!
– радостно оскалил клыки лукавый.
– Уел я тебя?

– «Ох, уел ты»!
– Пушкин бросил Дьяволу в морду неприличную двусмысленную остроту, как некогда – одному оскорбившему его графу.

– Зачем ты на дуэли стрелялся?
– не выдержал Ельцин.

– Я защищал свою честь – Вам этого не понять! Вы свою честь пропили!

– Опять тебя гордыня заносит!
– покачал башкой Люцифер.
– Ты назвал Дантеса и его приемного отца Геккерна содомитами - и чего ждал? Дантес всего лишь просил тебя извиниться...