Ты выражаешь взгляды неверующих, причем не всех, а очень малого числа, - сделал вывод Иуда.
– Это люди, лишенные счастья.

«Мы, познающие, недоверчивы как раз по отношению ко всякого рода верующим; наше недоверие понемногу приучило нас делать выводы, обратные тем, которые делались прежде: именно, во всех тех случаях, где на передний план чересчур выступает сила веры, мы привыкли заключать об известной слабости доказательств и даже о невероятности предмета веры.

Мы тоже не отрицаем, что вера «делает блаженным»; но именно поэтому мы и отрицаем, чтобы вера что-нибудь доказывала, - сильная вера, делающая блаженным, внушает подозрение к тому, во что человек верит, она обосновывает не «истинность», а известную вероятность — иллюзии.

Так что несчастными являются именно верующие; их синоним — слабые, больные! «... Когда же собственно пришли бы они к своему последнему, тончайшему, высочайшему триумфу мести? Несомненно тогда, если бы им удалось вдвинуть в совесть счастливым свое собственное бедствие, все бедствия и страдания вообще, так что счастливые начали бы вдруг стыдиться своего счастья и, может быть, стали бы говорить друг другу: «стыдно быть счастливыми! На свете слишком много бедствий!..»

Пусть больные не делают здоровых больными...
– таков должен бы быть верховный принцип на земле».

Господь учил помогать больным и слабым — а ты призываешь бороться с ними!
– возмутился апостол.
– Христианская любовь позволяет нам не опасаться ни сильных, ни бессильных; всех нас уравнивает вера в Спасителя! Это наше достоинство признают даже наши противники! Ты выступаешь против Евангелия!

«Вы угадали, я не люблю Нового Завета. Меня почти беспокоит, что я стою в такой степени одиноко со своим вкусом по отношению к этой наиболее ценимой, наиболее преувеличенно ценившейся книжке (вкус двух тысячелетий против меня): но что делать? «Здесь я стою, я не могу иначе», — у меня есть мужество держаться своего дурного вкуса. Ветхий Завет — да! Это совсем другое: полное уважение Ветхому Завету! В нем я встречаю великих людей, героический ландшафт и нечто наиболее редкостное на земле, несравненную наивность сильного сердца: более того, я нахожу в нем народ.

В Новом Завете, напротив, только и есть, что маленькое хозяйничанье маленькой секты, рококо души, вычурность, угловатость, причудливость, воздух тайных собраний, с налетом свойственной эпохе (и римской провинции) и не столько иудейской, сколько эллинистической буколической слащавости. Смирение и тут же совсем рядом кичливость: почти ошеломляющая болтливость чувства; страстность при отсутствии страсти; мучительная игра жестов; тут очевидно полнейшее отсутствие хорошего воспитания. Ну как-таки можно подымать столько шуму по поводу своих маленьких недостатков, как это делают эти благочестивые человечки! Ведь об этом петух не закричит, не говоря уж о Боге. И в конце концов все эти маленькие провинциалы хотят еще получить «венец жизни вечной»: к чему? Ради чего?

... У них честолюбие, заставляющее смеяться: свои самые личные дела, свои глупости, печали и заботы они пережевывают так, как будто бы об этом обязана была заботиться и беспокоиться сама сущность вещей: они неустанно запутывают самого Бога в свое самомалейшее горе. А это постоянное панибратство самого дурного вкуса с Богом! Эта еврейская, не только еврейская назойливость, сующаяся к Богу со своим и рылом и копытом!.. На востоке Азии живут маленькие презираемые «языческие» народы, у которых эти первые христиане могли бы научиться кой-чему существенному, именно некоторой тактичности в благоговении. По свидетельству христианских миссионеров, эти народы вообще не позволяют себе произносить Имя Божие. По-моему, это довольно деликатно...»

Вообще-то запрет сей существует не у мифических «языческих народов», а именно у моих соотечественников, создавших христианство!
– наконец-то уличил знаменитого атеиста в невежестве Иуда.
– Я мог бы возражать тебе без конца, но не хочу тратить время на греховные разговоры... Я испытываю душевную боль, когда предвижу твою участь...

Вот Вы и употребили этот туманный термин! «... «Душевная боль» для меня вообще не является фактическим состоянием, а только истолкованием (причинным истолкованием) еще не поддающихся точной формулировке фактических состояний... Если кто-нибудь не может справиться с «душевною болью», то это, грубо говоря, зависит не от его «души», а, вероятно, от его брюха...

Он борется только с самим страданием, с дурным самочувствием страждущего, а не с причиною его, не с самой болезнью, - в этом принципиальнейшее наше возражение против жреческого врачевания. Но стоит только стать в перспективу, которую знает и которую занимает единственно лишь священник, то не легко справиться с изумлением перед тем, что он в этой перспективе видел, искал и нашел. Смягчение страдания, «утешение» всякого рода — в этом его гений; как изобретательно понял он свою задачу утешителя; как без колебаний смело выбрал он средства для нее! Христианство в особенности можно было бы назвать великою сокровищницею умнейших утешительных средств...»

Признавая за религией лишь лекарскую функцию, ты отказываешься от, может быть, главного в вере — идеала и святыни...

«... Спрашивали ли вы себя сами в достаточной степени, какой дорогой ценой оплачивается на земле создание всякого идеала? Сколько истин подвергается ради этого поруганию и отрицается, сколько освящается лжи, сколько теряется совести, сколько «бога» приносится каждый раз в жертву?

Чтобы было возможно воздвигнуть святыню, должна быть уничтожена святыня: это закон — пусть укажут мне случай, когда он был нарушен!..