— Да чего ж далеко-то искать? Пусть у нас и живет, места хватит, — сказала она просто. — Ирушка в Москве учится, Леша только к весне из армии придет, устроим в боковушке, и с добром. Ну, а малые не помешают, они то в школе, то со двора не докличешься…

— А у вас много детей? — невольно вырвалось у Зины.

— Шестеро, да трое-то уж большие, а трое еще учатся в школе, — ответила все с той же неуловимой улыбкой Ксения Максимовна. — Да вы садитесь, в ногах правды нет, а я почайничать соберу…

Она плавно встала, вышла в другую комнату, и сейчас же появился давешний человечек.

— Федор Нилыч Гордеев, — запоздало представился он гостье.

— Стаднюк Зинаида… — смущенно и неуклюже официально проговорила Зина. Но ее смущения вроде бы никто не заметил.

— Очень рад, очень рад, — Федор Нилыч быстро закивал головой. — Коли не надоест — живите у нас, сколько вздумается. Денег не спросим, знаем, что не устроились пока…

— Но как же так? Неудобно…

— Неудобно по потолку ходить, а под потолком жить всяко удобно. Поживете, глядишь, и жилье получите. Сколько у нас так-то жило! Да вон и Саша поначалу тоже… У нас рука легкая: Все будет хорошо.

— А как ваша яблонька, жива? — спросил Александр Ильич.

Зине показалось, что он просто хочет отвести разговор в другое русло.

— Как же! И бутоны в этом году набирала, но не зацвела, не успела — дело-то уже в августе было, ночи холодные. А вот с крыжовника первый урожай собирали, Ксения сейчас и вареньицем вас угостит, не хуже материковского.

Ксения Максимовна вернулась с посудой и начала с привычной быстротой накрывать стол. Ей помогала девочка лет десяти, едва ли не краше матери.

— Тезка, кто тебе нос-то оцарапал? С кем подралась? — окликнул ее Александр Ильич.

— И не дралась вовсе! Это Жучка — противная такая. Я ей говорю: «Не лезь!» — а она — лапами. И по носу задела.

— Что же ты ее так плохо воспитала? Разве можно — по носу? — Александр Ильич посадил девочку рядом с собой на диван и обнял — она вся спряталась у него под рукою.

— Так разве я? Это же Мишка, он ее в волейбол учил играть…

— Как это?

— Ну… чтобы она прыгала и мяч кидала. Он читал, что выучить можно. Только Жучка у нас ленивая, ничего не хочет делать.

— Саша, хлеба нарежь, — позвала ее из кухни мать, и девочка со всех ног побежала выполнять приказание.

— Младшая, — кивнул ей вслед Федор Нилыч.

— Красивая какая, — улыбнулась Зина.

— Лучше есть, — убежденно заявил хозяин. — Вы бы Ирину видели, старшую, — царевна. Ведь не вру, верно, Саша?

— Да куда уж вернее? — усмехнулся Александр Ильич. — Сам бы влюбился, да годы не те.

…Зина решила сегодня же перебраться на новое место. Нужно было принести еще один чемодан, оставшийся пока на сохранении у коменданта «транзитки». Зина сразу-то про него не сказала — тяжелый, неловко и просить о помощи. Но Александр Ильич возразил, что это не страшно, тут недалеко, да и такси можно взять. Зина лишь благодарно улыбнулась ему.

Пока ждали в «транзитке» куда-то запропастившегося дядю Колю, пока нашли Зинин чемодан среди других вещей, уже совсем стемнело.

Фонарей этой улочке не полагалось вовсе, и она холодно блестела первым ледком под лучами луны. Люди попадались редко. Большей частью женщины, спешившие в магазин за поздней покупкой или с ведрами — к колонке. Они не обращали на встречных никакого внимания. Зато каждая калитка, мимо которой они проходили, провожала неописуемо разнообразным лаем: от жиденького вяканья мелкой дворняжки до басовитого громыхания свирепого цепняка.

— Знающие люди по собакам судят о богатстве хозяев, — пошутил Александр Ильич. — Вон там, слышите, как в пустую бочку, ахает громила? Это у Танцюры. Оборотистый мужчина. «Химик», как здесь выражаются.

— А про Федора Нилыча как говорят? — поинтересовалась Зина.

— Да уж не беспокойтесь, такого высокого титула, как «химик», не присвоят никогда. «Исусиком» разве назовут жалеючи. Вот жену его уважают очень.

— За что же, если не секрет?

— За любовь. Я не встречал в жизни женщины с такой целеустремленной силой любви, как у нее. Она из зажиточной деревенской семьи, видели сами, какая красавица, и семья у них крепкая. А вот полюбила на всю жизнь Федора Нилыча, чудака и мечтателя, — он агрономом был в их колхозе — да так и скитается вместе с ним по нелегким землям. Ему ведь что надо? Вырастить на земле то, что на ней отроду не росло. И в Хибинах они жили, и на Памире, и бог знает, где еще, пока сюда, на Колыму, не занесло. Денег едва хватает, детей шестеро, а она всегда всем довольна и счастлива — он-то рядом. Вот к ней другие люди и тянутся. Тепло им возле нее.

— Мою маму тоже всегда люди любили, — сказала Зина. — Ездили мы много по стране, папа у меня железнодорожник, но нас везде встречали хорошо. Пришла я сейчас к Гордеевым — и точно к своим попала. Легко так стало…

— А у них каждому легко, такой уж дом, — сказал Александр Ильич.

Они поравнялись с высокими, белевшими свежим тесом воротами Танцюры. Остервенелый лай пса перешел в свистящий хрип, но вдруг смолк. Калитка открылась, и из нее вышел высокий, в рост с Александром Ильичом, мужчина в белесом нагольном полушубке, кинутом на плечи. Даже в темноте Зина почувствовала его быстрый прицельный взгляд, смутно разглядела, что он черен и горбонос, а телом худощав.