«Способный, очень способный, способный на все».

«Как сильно отличается разговор умных людей от умных разговоров». («Лаконизмы», Литературная газе­та, В. Борисов. 27.2.85).

А. Салтук. «Пра што баліць» («ЛіМ», 5.7.85):

Сяброў шукаю днём з агнём —

Так мала іх чамусьці стала.

Адзін вунь робіць ход канём,

А той ужо на п’едэстале.

Конь убрыкне, а п’едэстал —

Яго і трактарам не зрушыш...

Няўжо і я інакшым стаў,

Няўжо і я ў грахах па вушы?

Суджу не іншых, а сябе

Судом няўмольным і суровым.

У малацьбе і на сяўбе

Шукаю праведныя словы.

Грабу палову на бакі,

Аж на руках смыляць мазолі

I асцюкі, як нажакі,

Да болю твар і сэрца колюць.

Але ж дзе тут бязлітасны самасуд?

3.8.

Дзве запіскі Ігара Хадановіча з бальніцы ў найцяжэйшы час яго хваробы.

I

Риточка, милая моя. Я не нахожу сабе места. Какой же я несчастный человек. Этот вопрос мучает и мучает меня. Прошу врача дать мне гипнотизера, может, он излечит — не соглашается. Мне никто не верит, что бо­лезни у меня нет, а есть только болезнь воображения, которая отбирает у меня силы, нервы, дух, сон. Что мне делать, спаси меня. Я не хочу умирать. Но с этим вопросом я не смогу и жить.

II

Риточка, милая! Безнадежный я человек. Почему ты не оставишь меня? Я уже сомневаюсь, поможет ли мне гипноз. Врача из Мин-ва не было, но в тот день вечером еще раз смотрел меня главврач (может, по звонку), он владеет гипнозом, но делать отказывается. Перевел на инсулин — в ближайшие дни.

Я ни с кем не говорю и уже не думаю ни о чем. Одно безысходное состояние.

Не ходи ко мне. Мне уже конец. Вот только дождать­ся конца всех этих лечений-мучений, а там выпишусь (если выпишут) и жить я не буду. Боюсь, что не выпи­шут. Попрошу тёбя забрать меня под расписку. Потом, сейчас не разрешат.

Все.

Асела сонца, і спякотны, сонечпы (нарэшце! а то былі халады, халады) дзень иерайшоу у ціхі, ружова-светлы вечар. Унізе — спакойныя цені, уверсе — спакойнае, ружовае ззянне, перамешанае з чыстым блакітам і празрыстымі смужынкамі. Было б зусім добра, калі мець хоць тыдні са два такога адхлання, з спакойным сном, ранішнімі паходамі ў лес, вольным бестрывожным чытаннем.

Але і у адпачынкў, каторы год, нераспрэжаны.

Дачная суседка К. Я. Здавалася, жыве толькі для сябе, пічым не абцяжарваючы сябе, ні на што не выдаткуючыся. Словам, было трохі скепсісу. А яна — падпольшчыца, працавала з Клумавым. Была ў Трасцянцы, удзельнічала ў французскім Супраціўленні. I ніколі пра гэта — ні гуку.

А. Латынина. «Гарсон, кружку пива!». «Литератур­ная газета», 1.1.1985.

«Выясняется, что у писателя Н. язва — инсульт — инфаркт. У него творческий спад, резкая статья превратит его в кризис. У него творческий подъем, резкая статья вызывает спад. От него ушла жена, — зачем ранить человека дважды? Он только что женился, и что за подарок к медовому месяцу? У него родился ребенок, и что будут говорить о нем дети?

Есть и другие случаи, когда писателя нельзя ругать. Нельзя ругать начинающего, потому что у него может не выйти первая книга. Нельзя ругать после выхода пер­вой книги, потому что могут не принять в Союз писате­лей. Нельзя ругать неруганного: еще не окреп. Нельзя ругать руганного: настрадался...»

Расхвальваюць Сімянона. Разліванне пустэчы. За вартасці (у імя чаго?) выдаецца тое, за што — у традыцыі сапраўднай літаратуры і крытыкі — ганяць: бязмерная пладавітасць, бясконцая гонка аркушаў і твораў. «Верно ли, что в работе над сотнями своих книг вы пользовались не более чем двумя тысячами слов?» — пытаецца карэспандэнт. «Две тысячи — это слишком много, до такой цифры я не поднимался». Сам ён нібыта сціплы (хоць, зразумела, пры такой вядомасці і поспеху. — гэта цудоўная якасць) — увесь час выхваляецца («мои книги переведены на сто тридцать языков»), то абвяшчае («это интервью будет действительно пос­ледним»), то, аказваецца, падлічвае, колькі меў кватэр («это моя тридцать третья квартира»). Бог з ім.

% ' —

Александр Яшин. «Золотые слова» («ЛР», 2.8.85):

«Надо работать ежедневно...»

«Я пережил страшное — не писал. Я жил, но разве это жизнь?..

Талант — это и здоровье, и выносливость, без чего не может быть работоспособности.

...Дописываю последнюю главу, жалко кончать.

Жалко кончать книгу жизни. Последняя глава пи­шется особенно трудно».

«Што такое паэт? — пытаўся Аляксандр Блок. — Чалавек, які піша вершамі? — і адказваў: — Не, вядома. Ён завецца иаэтам не таму, што піша вершамі, але ён піша вершамі, а гэта значыць прыводзіць у гармонію словы і гукі таму, што ён сын гармоніі, паэт». «У паэта павінна быць нё кар’ера, а лёс».

25.8.

3 23-га (пятніца) — у хірургіі 3-й бальніцы. Ляжаць, чакаць, цярпець. У Ю. Трыфанава: «нет близкого чело­века — и это значит нет никого».

У бальніцы, па-свойму, горш, чым у турме. У турме ведаеш, за што сядзіш.

Суседняя койка — нешчаслівая. Спачатку хворы, якога мусілі дачасна пакласці на аперацыю. Ен ствараў нам пэўны дыскамфорт, але гэта было яшчэ так. А потым прывезлі здаравеннага пузача, неўгамоннзга ў капрызах, і ні хвіліны перадышкі: усё пад сябе, кропельніцы, пераліванні, крык, змена прасцін і г. д.