— Конечно, у нас есть недостатки, — продолжила она. — Одни женщины просто не справляются с ситуацией. А другие… ну, они и не хотят справляться. Я имею в виду не только женщин из этой местности. Хотя мы находимся в самой гуще Бермондси, мы также расположены недалеко от Мейфэра. Некоторые дети, которых мы находим у порога задней двери, завернуты в самые изящные пеленки, в одеяла из мягчайшей шерсти ягненка. Мы стараемся пристроить их в дома с подходящими семьями. Его светлость уговорил работников своего имения усыновить несколько таких малышей. Но иногда нам не удается пристроить их, и тогда малышей приходится отправлять в приют для подкидышей в Блумсбери-Филдс. Нам не хочется так поступать, но… другого выхода нет, — безрадостно сказала миссис Флауэрс.

Генриетта вспомнила слова Рейфа: их слишком много. Она считала его бессердечным, но он говорил, опираясь на опыт. На настоящий опыт. Гораздо более реальный опыт, чем ее трогательные попытки сделать что-то. Безгранично тронутая тем, что она увидела в роддоме Святого Николая, Генриетта поняла — в тот день у собора Святого Павла она приняла за цинизм реальность без всяких преувеличений. Роддом Святого Николая являл собой луч надежды, но это был крохотный островок в океане жалкого существования.

За какую же идиотку он, должно быть, принял ее. Вспомнив кое-что из того, что она тогда наговорила, Генриетта почувствовала себя полной дурой. Вспомнив о своем зароке, данном в трущобах на Петтикоут-Лейн, сделать что-либо стоящее в будущем, она поняла, что в этой области ей остается лишь советоваться с Рейфом, и вспомнила, что после сегодняшнего дня она вряд ли снова его увидит.

— Ну что ж, теперь мне, пожалуй, лучше заняться делом. — Миссис Флауэрс торопливо поднялась и пожала Генриетте руку. — Как чудесно, что мы познакомились, мисс Маркхэм. Надеюсь увидеть вас снова. Я пришлю сюда его светлость.

— Это было просто чудесно. Миссис Флауэрс вы должны гордиться вашим роддомом. Я никогда не видела столь… Спасибо вам.

Не благодарите меня. Если бы не его светлость, не было бы этого роддома. Он замечательный джентльмен. Самый замечательный в Англии, уж поверьте мне. Вы ведь должны знать это. До свидания, мисс Маркхэм.

Миссис Флауэрс ушла, шурша накрахмаленным фартуком, который надела поверх своего кашемирового платья. Оставшись одна, Генриетта сидела на стуле с прямой спинкой и смотрела в пустоту. Как всегда, в ее голове роились вопросы. Почему Рейф привез ее сюда? Как все это связано с тем, о чем они спорили вчера вечером? Что он имел в виду, говоря, что не заслуживает счастья?

Дверь отворилась, и вошел Рейф.

— Ты пила чай?

— Да, спасибо. Миссис Флауэрс очень любезна. Она из тех, кого папа обычно называет солью земли.

Рейф прижался к небольшой каминной доске, расположенной позади стола. Как всегда, он был одет по последней моде. Темно-синий фрак с длинными фалдами. Замысловато завязанный шейный платок, из его снежно-белых складок выглядывала булавка с бриллиантом, жилет в серебристо-серую полоску. Панталоны в обтяжку тоже в серебристо-серую полоску. Сапоги блестели так, что она могла бы разглядеть в них отражение своего лица, если бы посмела взглянуть. А его лицо… Был заметен какой-то блеск совершенства. Однако под ним скрывалось столько изъянов, столько противоречий и одновременно столько же восхитительных качеств.

Кто он? Граф, спаситель девиц, попавших в беду, повеса или филантроп? Мужчина, которого она любит. Сердце Генриетты больно сжалось. Она действительно любила его.

— Рейф, то, что ты сделал, это… невозможно выразить словами. Я чувствую себя такой пристыженной, ведь мои старания на этом поприще оказались бесполезны. Ты должен гордиться. Жаль, я не могу принять участие в столь прекрасном начинании. Правда, это воистину замечательное место.

Рейф выглядел смущенным.

— Ты приписываешь мне слишком много заслуг. Я основал этот роддом не филантропии ради. Я не добрый дядя.

— Ты хочешь сказать, что не такой, как мои родители? Да, я знаю, ты не такой. Ты гораздо практичнее. Рейф, мне хотелось бы…

— Генриетта!

Она вздрогнула.

— Генриетта, ты меня не слушаешь. Я поступил так не из-за альтруистических соображений. По крайней мере, не с самого начала. Я делал это, чтобы загладить свою вину.

Рейф сжимал кулаки. Его плечи напряглись. Он оказался во власти какого-то ужасного чувства, чего она раньше в нем не замечала.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Генриетта.

— Я думал, мне станет легче на душе, если помочь матерям сохранить своих малышей. Я хотел хотя бы немного загладить свою вину. Вину за ребенка, которого я не сохранил. Не хотел сохранить.

У Генриетты возникло ужасное ощущение, будто она стоит на крутой лестнице и знает, что ее вот-вот столкнут вниз.

— Чьего ребенка?

— Моего. Моего и Джулии.

— Что с ним произошло?

Рейф вынужден был ответить. «Полный разрыв, и тогда он смирится с тем, что они расстались», — твердил он себе. Прошлой ночью он остался наедине в своей спальне и страдал от перепалки, произошедшей между ними в танцевальном зале. Тогда ему казалось, что разрыв возможен, даже разумен. Теперь он уже не был столь уверен в этом. Столь ужасное… сможет ли он сделать такое признание? Он должен был сказать ей все, чтобы она могла спокойно уйти. Но не погибнет ли он от страданий, которые навлечет на себя?