— Не знаю, не знаю.

На следующий день, как обычно, комиссар приехал в управление, довольный своим хорошим настроением. Он снял шляпу, перчатки, пальто, яркий, элегантный шарф, перчатки сунул в карман пальто и повесил в шкаф. Перчатки! И покуда комиссар, как всегда, трясся от холода, приговаривая, что в такую стужу птицы коченеют, бригадира, сидящего у себя за рабочим столом, лихорадило совсем по иной причине. Перчатки, вот в чем дело, перчатки!

— Уже трудишься, — сказал комиссар вместо приветствия.

— Какое там тружусь, так, журнальчики просматриваю.

— Что интересного?

— Как всегда, ничего.

За этими пустыми, ничего не значащими фразами ощущался холодок, какая-то настороженность, страх.

Выключатель. Перчатка. Бригадир не знал, а знай он, все равно не оценил бы знаменитой серии гравюр Макса Клингера «Перчатка», но в его мыслях перчатка комиссара мелькала, как в фантазиях Макса Клингера.

Их столы располагались под углом друг к другу. Каждый сидел за своим: комиссар делал вид, что изучает лежащую перед ним корреспонденцию, бригадир — что читает журналы.

Бригадир неоднократно порывался встать и пойти к следователю — выложить ему все, — но его удерживала мысль, что его соображения покажутся следователю несостоятельными. Бригадир внезапно понял, что комиссара гложет другая, гораздо более злобная мысль.

Вдруг комиссар поднялся, подошел к шкафчику, взял с полки масленку, кусочек шерсти, небольшой шомпол. «Сто лет не чистил эту штуковину», — сказал он, вытащил пистолет из кобуры, которую носил на ремне, положил на стол. Потом открыл его и высыпал на стол патроны.

Бригадир все понял. В лежащей перед ним газете (он делал вид, что читает) слова сталкивались, наползали одно на другое и сливались в название статьи, которое комиссар надеялся прочитать на следующий день в газетах: «Комиссар полиции случайно убивает своего подчиненного».

Бригадир ответил:

— Свой я чищу регулярно. Вы хорошо стреляете?

— Очень хорошо.

Для острастки и очистки совести бригадир заметил:

— Попасть в десятку не значит уметь стрелять. Нужны еще ловкость, реакция…

— Знаю.

А вот и не знаешь, подумал бригадир, этого ты и не знаешь. Во всяком случае, так, как я.

Каждое утро он прятал свой пистолет в правый верхний ящик стола. Левой рукой он осторожно выдвинул его, правой держал перед собой газету. Каждый нерв его напрягся, руки стали легкими, будто их было не две, а множество. Все в нем вибрировало, точно туго натянутая струна. У него начался сильный приступ атавистической крестьянской осторожности, проснулась бдительность, недоверчивость, привычка ожидать — и угадывать худшее.

Комиссар дочистил пистолет, перезарядил его, сделал вид, что целится на лампу. Перевел его на календарь. На дверную ручку. И в тот момент, когда он мгновенно навел его на бригадира и выстрелил, тот бросился на пол, рванул из-под газеты, которую держал в левой руке, пистолет, заблаговременно извлеченный из ящика, и выстрелил прямо в грудь комиссару. Тот рухнул на рассыпанные по столу письма и обильно оросил их кровью.

«Отличный стрелок, — сказал бригадир, разглядывая отверстие от пули на крышке стола. — Но я же его предупредил». Он почти выиграл состязание, но через секунду разрыдался.

— Подведем итоги, — сказал начальник полиции. — Подведем итоги и сделаем выводы. Решайте, как быть, господин прокурор, скоро нагрянут журналисты.

Кабинет начальника полиции. Присутствует также полковник карабинеров, а перед ним, точно перед судом присяжных, бригадир.

— Итак, подведем итоги. По версии бригадира, не лишенной убедительности и косвенных улик, мной, сознаюсь, недооцененных, факты вкратце таковы. Вечером 18 марта в управлении раздается телефонный звонок: звонит синьор Роччелла. Он просит, чтобы к нему приехали: нужно что-то посмотреть. Бригадир отвечает, что в самое ближайшее время кто-то подъедет. Он передает содержание разговора комиссару, говорит, что сам съездит и посмотрит, в чем там дело. Комиссар отвечает, что вряд ли синьор Роччелла мог возвратиться после стольких лет отсутствия и что это, должно быть, розыгрыш. Он просит бригадира заглянуть туда на следующий день и предупреждает, что на день Святого Иосифа его не будет, он исчезает… Так и случилось. Не трудно предположить, что он дал знать сообщникам о внезапном приезде синьора Роччеллы; еще легче — что он отправился туда сам; ему — комиссару полиции — тут же открыли, он сел за тот же стол, где Роччелла начал было писать о найденной картине, в удобный момент взял пистолет, неожиданно оказавшийся на столе, не снимая перчатки зажал его в руке и внезапно выстрелил ему в голову. Затем поставил точку после слов «Я нашел» и вышел, захлопнув за собой дверь, замок которой на защелке… Должен признаться, эта точка после «Я нашел», на которую мне указал бригадир как на нелепость, не произвела тогда на меня никакого впечатления. Я решил, что Роччелла, вероятно, спятил, что он нашел в самоубийстве выход из положения, и лелеял мысль свести счеты с жизнью на глазах у полиции. Но на следующий день мертвеца бы, без сомнения, обнаружили: отсюда и необходимость очистить помещение. Ночью вся банда устроила переезд: вывезли картину, все орудия подпольной деятельности.

— Куда? — спросил прокурор.

— Бригадиру (и мне) представляется — на станцию Монтероссо. Начальник станции со своим помощником — соучастники, но косвенные, на правах подставных лиц. Безусловно, увидев всю эту гору компрометирующих вещей, они перепугались, стали протестовать, может, даже угрожать — вот их и пристукнули. Они уже были мертвы, когда на станцию подъехал «вольво». Поэтому бандиты так поспешно ретировались. Водитель «вольво» говорил не с начальником станции и не с его помощником, а с их убийцами. Это стало ясно, когда мы показали ему снимки убитых: он никогда этих людей не видел. Наконец, выключатель: только бригадир сразу заподозрил неладное.