— Хотелось бы знать, есть ли в «Египетской хартии» еще что-нибудь по поводу графства или других земель, принадлежащих нашей семье?

— Чего не знаю, того не знаю, — признался монсеньор и вопросительно глянул на дона Джузеппе.

— Я пока тоже не в курсе, — сказал дон Джузеппе, — ведь работа только-только начата. — Но он произнес это таким тоном, что дону Джоаккино стало совершенно ясно: в «Египетской хартии» понаписано достаточно, чтобы оставить Рекуэсенсов в чем мать родила. «Придется срамное место рукой прикрывать», — мысленно так сформулировал дон Джоаккино свой вывод.

— Я вас понял! — неожиданно просиял монсеньор и, многозначительно кивнув дону Джузеппе, произнес: — Наш дорогой Джоаккино боится, как бы не выплыл какой-нибудь нежелательный документ, не возникло бы подозрение, что некоторые из его земель были в свое время самовольно его предком присвоены.

— Да что вы?! — изобразил святую простоту дон Джузеппе.

— Нет, нет, меня это ничуть не беспокоит, — поспешил заверить дон Джоаккино. — Я совершенно убежден, что относительно владений моей семьи никаких оснований опасаться нет, даже тени подозрений возникнуть не может. Но, знаете, не вкралась бы ненароком ошибка, не возникло бы недоразумение…

— Вот уж этого опасаться нечего! — воскликнул монсеньор.

— …нечего! — эхом отозвался дон Джузеппе.

— Понятно, — согласился дон Джоаккино.

Он полагал, что из палермских дворян первым почуял опасность, которой надо было ждать от «Египетской хартии» и от продувной бестии — ее переводчика, — опасность немалую, учитывая, какой сумасбродный нрав у вице-короля и каким веет ветром из Неаполя. На самом же деле эту опасность задолго до него учуяли многие другие, вследствие чего дом дона Джузеппе стал местом паломничества; в саду резвились знаки благодарности — барашки, курам в просторном курятнике негде было повернуться, а в комнатах по всем углам громоздились корзины, головки сыра, сласти… И все это — помимо подарков звонкой монетой и приглашений на обеды, сыпавшихся со всех сторон, как из рога изобилия.

— По вашей милости графиня Регальпьетра не находит себе места, — заявил адвокат Ди Блази дону Джузеппе Велле.

— При чем тут я? Мы едва знакомы…

— Она опасается, что из «Египетской хартии» выяснится что-нибудь такое, что повлияет на ее доходы. Она просила меня разузнать у вас…

— Вы лично заинтересованы?

— В графине, в данный момент, — да, в ее доходах — чуть меньше.

— Надо взглянуть… Только тогда смогу вам что-нибудь ответить. Впрочем, мне кажется, ей нечего опасаться, — понимающе, заговорщицки улыбаясь, добавил дон Джузеппе, как бы говоря: «Благодаря вашему ходатайству и нашей с вами дружбе».

У Ди Блази создалось впечатление — из реплик дона Джузеппе и из его улыбки, — что ради дружбы он способен пожертвовать куском «Египетской хартии», историческим фактом, документом. Впечатление мимолетное, всего лишь небольшое сомнение в профессиональной добросовестности дона Джузеппе; впрочем, почти для всех сицилийцев дружба превыше всего, почему бы и дону Джузеппе не быть таким… Позднее, много позднее этот незначительный эпизод, всплыв в памяти адвоката Ди Блази, приобрел более ясный смысл: дон Джузеппе способен был пожертвовать ради дружбы не историческими сведениями, а лишней возможностью прибегнуть к шантажу; как бы то ни было, факт оставался фактом, и по-человечески было отрадно, что такой человек, как дон Джузеппе, бескорыстное чувство ставит выше обмана и шантажа, во имя дружбы отказывается от удовольствия, от наживы.

Почувствовав неловкость, Ди Блази уже раскрыл рот, собираясь разъяснить дону Джузеппе, что завел разговор насчет страхов графини в шутку и что пусть «Египетская хартия» остается в том виде, в каком она есть, независимо от того, хорошо она обернется для кого-то или плохо. Но тут к дону Джузеппе кинулся — вне себя от радости, как пес, отыскавший наконец хозяина, — князь Партанна:

— Дорогой мой аббат Велла! Какое счастье, что я вас вижу! Куда вы запропастились? Целую неделю у меня не показываетесь…

— Работа, — развел руками дон Джузеппе, — работа.

— Знаю, знаю: все она, благословенная «Египетская хартия»… Но ведь и отдохнуть когда-нибудь тоже надо. Вы, по-моему, даже осунулись, похудели. Надо, миленький, следить за собой, отдыхать, ездить за город — ко мне, например, со мной… Знаете поговорку: «Лучше осел, да живой, чем мудрец, да покойник». Вы что, решили костьми лечь из-за этой «Египетской хартии»?

— Однако, не трудись я до седьмого пота, я не смог бы вам сегодня сообщить, что обнаружил в «Египетской хартии» одного вашего знаменитого предка — Бенедетто Грифео, по-арабски «Крифах», посла Сицилийского королевства в Каире…

— Да что вы говорите! Какой приятный сюрприз! — Князь подхватил дона Джузеппе под руку и поволок в сторону. — Век буду вам благодарен, и я, и вся моя семья…

— Я всего лишь перевожу то, что написано в кодексе.

— А это уже немалая заслуга, поверьте! Кстати, вы мой маленький презент получили?

— Сорок унций, — холодно уточнил дон Джузеппе.

— Это так, пустячок… Только для начала; за честь участвовать в вашем славном, поистине славном начинании я перед расходами не постою…