– Да, это так.

– Я восхищаюсь им – он пытается быть честным с собой, даже когда это приносит ему боль.

– Это верно. Он хочет помнить все, что причинило ему в жизни боль. Ты делаешь обратное. Как ты можешь восхищаться человеком, который делает противоположное тому, что делаешь ты?
– Он посмотрел мне прямо в глаза. Своими синими глазами, которые были сегодня зелеными.

Я не отвел глаз.

– Ладно, - сказал я.
– Я расскажу тебе об одной вещи, которую помню.

– Хорошо.

– Кровь.

– Кровь?

– Там была кровь – вот что я помню. Там была кровь.

– Где?

– Не знаю. Знаю только, что там была кровь.

– И что ты чувствуешь, вспоминая об этом?

– Ты отлично знаешь, черт возьми, что я чувствую.

– Нет, не знаю.

– Нет, знаешь.

– Откуда мне знать?

– Я знаю, что ты знаешь.

– Я не знаю, Зак. Я не знаю, каково это – быть тобой. Не знаю, каково это – чувствовать то, что чувствует Зак.

– Мне не нравится что-либо чувствовать.

– Ты говоришь это на каждом сеансе, Зак. Я понимаю это, но…

– Но что?

– Но что ты чувствуешь, вспоминая кровь? Ты можешь мне сказать?

– Что я чувствую?
– Я взглянул ему в глаза. Они больше не были зелеными, они снова стали синими.
– Я чувствую себя так, как будто я умер. Вот что я чувствую. Как будто я умер.

Боги и монстры

Рафаэль как-то сказал, что порой Бог представляется ему ничем иным, как набором острейших зубов, вонзающихся в его сердце. После его слов я тоже представил себе эту картинку и подумал, что если Рафаэль прав, то Бог – монстр. Я, кажется, знаю, о чем говорит Рафаэль – о боли и том, откуда она идет. А я все пытаюсь понять, откуда у нас эти монстры. У меня ведь должен быть ангел-хранитель. Но нет, никакого ангела для Зака. Может, Бог действительно монстр? Откуда мне, к чертям, знать?

Глава 7 – Что нужно этому монстру?

1.

У меня новая зависимость: чтение дневника Рафаэля.

Да, да, я знаю, что это нехорошо, но этот парень оставляет его на столе, и тот так и зовет меня к себе. Ну ладно, дневники не могут никого никуда звать, если только вы не слышите голоса. У нас тут есть женщина, которая все время дрожит. Как-то она глянула мне прямо в глаза и заявила, что я страдаю. Я, может, и страдаю, но уж точно не слуховыми галлюцинациями.

В общем, сейчас этот дневник побуждает меня взять его в руки и прочитать, что написал Рафаэль. «Побуждает» - так бы сказал мистер Гарсия. И теперь, вспомнив о нем, я абсолютно уверен, что единственное от чего я немилосердно страдаю – от интеллектуального любопытства. Психотерапевты назвали бы это по-другому. Они сказали бы, что я попираю чужое личное пространство. Как по мне, так все зависит от того, с какой стороны на это посмотреть.

Мне думается вот что: если для Рафаэля дневник настолько личная вещь, то почему он оставляет его на столе? Он все время на нем лежит, а стол – место общественное. Ну ладно, я знаю, что все это хрень собачья, и знаю, что читать чужие дневники плохо. Наверное, мне тоже нравится залезать в головы других – как и всем вокруг. И особенно нравится залезать в голову Рафаэля. У него обалденный образ мыслей.

Чтение дневника Рафаэля здесь посчитали бы нездоровым поведением. У нас же тут проводят специальные занятия по поводу личных границ. У здоровых людей правильные границы. У нездоровых людей… давайте лучше не будем об этом? Приведу пример. Некоторые люди огораживают себя стенами и не подпускают к себе никого – это здесь считают нездоровым поведением. Некоторые люди подпускают к себе всех и кого ни попадя и позволяют себя топтать. Это тоже считают нездоровым поведением.

Никто не говорил мне, что чтение дневника Рафаэля означает вторжение в его личное пространство, что уж точно бы посчитали нездоровым поведением. Еще в группе бы это посчитали секретом, а секреты мы друг от друга не держим. Секреты нас убивают – такова их теория. Ну и еще, я в принципе не должен говорить в группе о чем-то подобном, так как должен говорить только о себе. И не должен использовать при этом местоимения «мы» и «нам», типа: «Когда нам грустно, мы плачем». Нет, нет, нет. Я должен сказать: «Когда мнегрустно, яплачу». Адам всегда нас поправляет. Такой весь милый и вежливый, он не стесняется поправлять нас, обрывая прямо на середине фразы. Ладно, я понял все, понял. Я, я, я, я, я. Я чувствую это, я чувствую то. Да понял я, понял.

Терапия выводит меня из себя. Мне стало лучше? Да я нахуй злюсь. Это тоже часть терапии? Может, смысл в том, чтобы перестать злиться? Откуда мне знать. Все что я знаю – что по вторникам и четвергам проводятся занятия с группой «Против злости». Может, мне стоит к ней присоединиться? Черт, да я могу ее возглавить.

Шарки злится, это стопудово. И злится больше меня. Я помню про «это не соперничество», тут это хрен забудешь. И даже Рафаэль злится. У нас есть на то причина – жизнь обошлась с нами не очень по-доброму. Наверное, стоит составить новый список: «Причины, по которым я злюсь». Я не в себе, я в растрепанных чувствах, я в полном раздрае. Я З-О-Л. Вот поэтому у нас здесь нет бейсбольных бит. Поэтому здесь не допускаются колюще-режущие предметы. Но, слушайте, если вы – не лобовое стекло, то рядом со мной можете чувствовать себя почти в безопасности.