3.

Рафаэль не остановился на этом, он еще некоторое время рассказывал о своем пьянстве, работе и неудавшейся женитьбе. Все это звучало очень печально. Но главное-то было в том, что Рафаэль многого добился и стал тем, кем стал. Этот парень, кажется, прочитал все, что только можно – я это вижу, когда мы о чем-то говорим. Он знает кучу вещей. Рафаэль не какой-то наемный писака, зарабатывающий бешеные бабки в Голливуде написанием разного рода дерьма. Он считает себя таковым, но это не так. Он настоящий, и он всегда был по-настоящему одинок. Да, он алкоголик – это правда, и это проблема, но я не вижу в нем психически искалеченного парня, которого насиловал ублюдочный дядя. Я ненавижу его дядю. На полном серьезе – ненавижу. Но, не знаю почему, не вижу в Рафаэле несчастного забитого мужчину. Он сильнее всей этой боли. Вот что я вижу. Может быть, я хочу это видеть. Откуда мне, к чертям, знать?

Я знаю, что Рафаэль думал о том, чтобы покончить с собой. Он сказал мне об этом как-то ночью, когда мы не могли уснуть и все говорили и говорили. Вообще-то это я завел об этом разговор.

– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы покончить с собой?
– спросил я.

– Да, - ответил он.

– Расскажи.

Поколебавшись немного, он почти шепотом рассказал мне эту историю.

– Бывало, я представлял себе, как еду по Мохаве, останавливаю машину, раздеваюсь и направляюсь в пустыню – иду, и горячий песок обжигает мне стопы. Я представлял, как иду и иду, пока не начинаю гореть – внутри и снаружи. Представлял, как мое тело лежит на пустынном песке, мертвое. Я хранил эту картинку у себя в голове и думал: да, это то, что я заслуживаю. Заслуживаю подобной смерти.

Я долгое время молчал, затем спросил его:

– Так почему же ты этого не сделал?

– Потому что вместо этого пришел сюда, - ответил он.

– Почему?

– Потому что я решил, что хочу жить.

И он улыбнулся. Я тогда подумал, что ни у кого в мире нет такой потрясающей улыбки, как у него. Иногда я теряюсь и не могу понять, что реально, а что – нет. Но в тот момент я понял, что Рафаэль – самый реальный человек, которого я когда-либо знал.

Я сидел и думал о тех вещах, о которых мы с Рафаэлем говорили, и вдруг понял, что он закончил рассказывать свою историю. В комнате стояла тишина. Наверное, это дань уважения. Мир нещадно нас всех потрепал, и мы говорили об этом – ну ладно, сам я не говорил, но Рафаэль-то с другими говорили – и, черт, это стоило уважения. Поэтому мы все молчали.

Иногда Адам задает вопросы до того, как на рассказанную историю откликнется кто-то из группы, иногда ждет. Сегодня он ждать не стал.

– Давай вернемся немного назад, - сказал он.
– Ты почти ничего не рассказал о своей женитьбе. Сколько лет, ты сказал, вы были женаты?

– Почти пятнадцать.

– Это долгий срок.

– Да, - выдохнул Рафаэль, и по его щекам снова потекли слезы.
– Я причинил ей боль. Не могу об этом говорить. Не могу, - сказал он и зарыдал.

Это было невыносимо. Я хотел, чтобы все это закончилось, хотел чтобы Адам наконец дал отбой. Мне было так плохо, что я не в состоянии был слушать что-то еще. И я знал, что скоро отключусь. Адам называет это абстрагированием. Мне насрать, как это называется, когда я не могу оставаться тут, когда мне нужно от всего отрешиться, и я знаю, как это сделать. Тем и хорошо забытье. Тем и хорошо абстрагирование. Они помогают мне выжить. Так что в этом плохого?

Но, может быть, жить – не значит выживать?

После группового занятия я пошел бродить по округе, наплевав на то, что должен был присутствовать на другом занятии. Мне хотелось побыть одному и подышать воздухом. Можете называть это замыканием в себе, мне все равно – порой мне необходимо побыть какое-то время наедине с собой.

Было довольно странно бродить трезвым. До приезда сюда каждый мой поход на улицу проходил за компанию с бурбоном. А сейчас у меня с собой был только я сам. И мне это начинало нравиться. Так я мог думать. И не плакать. От слез все равно легче не становилось.

Так что я просто гулял. Один. Наверное, одиночество – тоже своего рода зависимость. Кругом только деревья и кусты – красота. Немного побродив, я решил войти в лабиринт. У нас тут есть лабиринт, который призван успокаивать, если войдешь в него и сядешь посередине. Мне он нравится, я вижу в нем смысл. Вот в дыхательной гимнастике я его не вижу, в отличие от всех остальных.

Это Адам предложил мне ходить в лабиринт. Сказал, что нужно направляться к его центру с каким-то намерением, думая о чем-то определенном.

Я думал о Рафаэле – теперь я знал гораздо больше о его монстре. Затем начал думать о своем собственном монстре. Рафаэль всю свою жизнь читает монстру истории. Он читает их для того, чтобы тот его не поглотил. Может быть, я делаю то же самое?

Я вошел в лабиринт, сосредоточившись мыслями на своем монстре.

Что нужно этому монстру?

Что мне дать ему, чтобы он оставил меня в покое?

Воспоминания

Я уставился на дату в своем календаре. 2 февраля.

Посчитал, сколько дней я здесь нахожусь. Здесь– в месте, которое должно меня излечить. Мне все еще хочется выпить.

Ладно, может быть, я действительно алкоголик.

Ведь если бы я не был алкоголиком, то мне бы не хотелось так пить. Ну да, мне всего восемнадцать, может я еще даже школу не закончил. Только штука в том, что «зависимости» не зависятот возраста и школы. Может быть, Адам и прав.

Я тут уже тридцать три дня. Какой бы моя жизнь не была раньше, теперь у меня есть только это место. Только кабинка номер девять.