Я усиленно работал над двумя вещами: зарабатыванием отличных отметок и отторжением чувств. Первое давалось легко, второе – трудно. Но я не сдавался. Мне виделось, что если я не буду ничего чувствовать, то и переживать больше не буду. Нет чувств = нет переживаний. Вроде бы проще некуда. Так почему тогда все настолько сложно?

Мои друзья увлекались наркотиками и психотропными веществами. Это было не для меня, потому что я осторожничал – не хотел, чтобы мой план пошел насмарку. Мне хватало выпивки. Она отлично помогает, вы в курсе? И еще я дымил напропалую. Обожал это дело и наслаждался им по полной.

Токсикомания. Мы любили над этим шутить. Хотели написать о ней песню. Вот несколько строф, которые я записал в пьяном угаре:

Мне наплевать, как вы это зовете.

Пью – чтоб забыться, дымлю – чтобы жить.

В трезвости много ли кайфа найдете?

Я не нашел, но на это – забить.

Юность – как в клетке сидящая птица,

Если за тьмой не приходит рассвет.

Все, что мне нужно – до смерти напиться,

И не искать в этом небе ответ.

Все, что мне нужно – до смерти напиться.

Фальшь и обман – превосходный дуэт…

Юность – как в клетке сидящая птица,

Если за тьмой не приходит рассвет.

Эта песня – еще один бумажный клочок на дне моего сознания. Но речь не об этом. Мои друзья – Антонио, Глория, Томми, Митци и Альберт – я их очень любил. Бог написал «безумны» на их сердцах. Но мне было здорово рядом с ними. Мы словно были все одним целым и принадлежали друг другу.

И они все были умными. Знаю, все думают, что нарики – никчемные неудачники, но правда в том, что наркоту принимают одни из самых толковых ребят – философы по жизни с живым воображением, не терпящие правил. Ну и еще стебанутые, конечно. Но вот что я вам скажу: думаете у трезвенников с чердаками порядок? Миром рулят трезвые люди, и что-то не очень-то у них это выходит.

Мои друзья всегда могли меня рассмешить. Правда, я мало помню, что мы там с ними вытворяли. Мы вечно были в хлам. Но я не чувствовал себя с ними одиноким, и только это и важно. Все остальное время мне хотелось плакать. Помните, что написано на моем сердце? «Печаль». Равно. «Слезы». Да уж. Но мои друзья всегда могли меня рассмешить.

Мы играли в игры. И это было классно. Обожали «Скраббл». Думаю, мы все были в какой-то степени влюблены в слова, просто предпочитали большую часть времени держать их при себе, в головах. Мы придумали игру – в начале недели каждый из нас выбирал себе слово, которое было что-то навроде личного пароля, и его нельзя было никому говорить, а в конце недели выбирали новое, а старые, под кайфом – пьяные и обдолбанные – в голос выкрикивали друг другу. Помню однажды у нас вышли: эсхатология 1 , эфемерный, шальной, койот, Luchar 2 , soledad 3 .

Какие-то слова были испанскими, какие-то английскими. Глория с Антонио любили болтать по-испански, в моей же семье, хоть у меня и мексиканская фамилия, этот язык был утрачен. Ничего удивительного, в моей семье много чего успело потеряться.

Но я не чувствовал себя потеряннымсо своими друзьями. Я любил нашу игру со словами, любил звучание слов, произносимых нашими голосами. Вконец упоротые мы придумывали предложения с ними, и для меня они складывались в целые истории. Потом всю оставшуюся неделю я составлял в воображении фразы с нашими словами и чувствовал себя так, как будто ношу с собой частичку своих друзей.

3.

Дома все было… не ахти. Мама пребывала в депрессии. Не в обычной, какая случается иной раз у всех и при которой говорят: «Чувак, у меня депрессуха». У нее был клинический случай, и это было видно невооруженным глазом. Когда она у нее началась, я не знаю, но уж точно задолго до моего рождения. Я вырос, водя ее по разным психотерапевтам. Она любила менять врачей, что нереально угнетало меня.

Я сел за руль в тринадцать лет, совершенно не умея водить и учась сразу на практике. Дело в том, что мама не могла водить машину во время «кризисов», как называл их отец. Вождение без прав? Фигня.

Мама постоянно сидела на каких-нибудь лекарствах. Принимая их, она готовила и занималась домашними делами. А потом вдруг резко бросала их пить. Никогда этого не понимал, но я – не она.

Я всегда знал, когда мама переставала пить таблетки – она обнимала меня и говорила, что теперь с ней все хорошо. «Все будет чудесно, Зак». Чудесно. Я ненавидел это слово из ее уст.

Из детства я мало что помню. Я много времени проводил на заднем дворе. Помню, что любил одно дерево. Это странно, я знаю, но есть вещи и похуже, чем любовь к деревьям. Деревья классные. Они живые. Живее некоторых людей.

У нас была собака, ее звали Лилли. Она спала со мной. В пять лет я нашел ее спящей под моим любимым деревом, и она никак не хотела просыпаться. Я кричал, плакал, и истерил… в общем, был не в себе.

Из дома вышел пропахший бурбоном отец. Увидел Лилли.

– Собаки умирают, - сказал он и вернулся в дом за новой бутылкой.

Помню, что я некоторое время лежал рядом с Лилли, потом встал и выкопал ей могилу – это заняло у меня уйму времени, но я не мог оставить Лилли просто лежать на земле. Это было неправильно.