– Прости, - извиняюсь я. Живот завязывается узлом.

– Плохой мальчик, - повторяет мама.

Почему, почему я плохой? Мне нужно это знать. Иногда я сам себе говорю: «Ты плохой мальчик, Зак». Звучит дико, я знаю. Иногда я мучаю сам себя.

Глава 3 – Почему я не верю в изменения

1.

Конечно же, мой отец не единственный пьющий отец в мире.

Он много трудился и никогда не прогуливал работу – ни разу. Каждый день вставал в 5.30 утра, варил себе кофе, сам себе готовил ланч и шел работать.

И, черт, к концу дня приходил смертельно уставшим. Бывало, он возвращался вымотанным настолько, что еле шевелил языком. Принимал душ и наливал себе выпить. Маме он не изменял, держался как мог и заботился о нас. Ну да, он пил, но ведь есть вещи и похуже. И мама – она хорошая, спору нет, – но случались дни, когда она просто сидела, уставившись в одну точку, и по ее щекам текли слезы. Такое никому настроения не прибавит.

Приходивший домой Сантьяго шумел, грозился всех нас поубивать, а потом ржал – вечно под кайфом. Псих. Но он всегда уходил, оставляя нас в тишине нашего дома.

Самое печальное, что я боялся своей мамы. Это ненормально. Думаете, я этого не знаю? Иногда сидишь рядом с ней, спрашиваешь, нужно ли ей что-нибудь, а она вдруг поднимает на тебя глаза, смотрит как на демона какого и бьет по лицу. Когда она сделала так первый раз, я, закрывшись в комнате, плакал – совсем ребенком еще был. Через какое-то время я к этому привык. Однажды, слетев с катушек, она не могла остановиться и все лупила и лупила меня. А потом плакала и плакала, и мне было очень жаль ее – я знал, что она это не нарочно. Только все это отбивало желание к ней приближаться. И еще этот разговор про прикосновения, который я никак не мог выкинуть из головы.

Но были и хорошие дни, дни, когда мама вставала рано, делала завтраки, убиралась и готовила потрясающе вкусные ужины. Правда, последний наш совместный ужин не удался. Мама полдня готовила домашние равиоли.

– Хотела бы я быть итальянкой, - сказала она.
– Но я лишь заурядная девчонка из Огайо.

Мама была разной, но уж точно не заурядной. Увы.

Тем вечером мы наслаждались ее равиоли, и все шло просто чудесно. Отец шутил, пытаясь рассмешить маму, и мама улыбалась. Боже, она на самом деле улыбалась. Отец был слегка навеселе, но не пьяный, и я начал расслабляться. Я почти всегда напряжен – сплошной комок нервов. Здесьэто зовется тревожностью. И, если честно, меня из-за нее кормят таблетками. Наверное, Бог еще написал на моем сердце: «тревожное».

Так вот, в тот вечер я немного расслабился, за что и поплатился, когда домой вернулся вдрызг пьяный братец Сантьяго. Он совсем ополоумел.

– Обычная картина, - заорал он, окинув нас взглядом.
– А меня, на хуй, не надо приглашать?!

Слушайте, этот парень здесь жил. Зачем его приглашать? У меня от него реально ехала крыша. Посмотрев на маму, он рявкнул:

– Как, блять, вовремя ты взялась за готовку.

Плюнул ей в тарелку и, уставившись на отца, начал фонтанировать ругательствами в его адрес. Мат заполнил всю столовую. Схватив тарелку отца, брат швырнул ее через комнату, и она разлетелась на осколки, ударившись о стену.

Мама мгновенно ушла в себя, вернувшись к своему внутреннему «я», туда, где всегда и жила. Я застыл на месте, надеясь, что до меня очередь не дойдет. Если бы.

– Членосос, - глянул он на меня и сделал характерное сосательное движение губами.
– Бабки есть?

Сантьяго знал, что у меня всегда есть с собой деньги. Я у этого парня был что-то вроде личного автомата по выдаче денег. Я достал из бумажника две двадцатки.

– И это все?

– Да.
– Я пытался не выдать своего страха.

Брат выхватил у меня из пальцев доллары.

– Дай свой бумажник.

Он бросил его на пол и уставился на меня как на ничтожество.

– Это еще не все, - прорычал он.
– Не смей мечтать, твою мать, что на этом все закончится.

Он вцепился в меня и, рывком подняв, припечатал к стене. Я чувствовал его дыхание – от него несло дохлой псиной. Боже, мое сердце так колотилось, что, казалось, выскочит из груди. Брат прожигал меня тем самым взглядом, говорящим, что я ничтожество, такое ничтожество, что не стою даже того, чтобы меня ненавидеть.

Он ушел, а я так и стоял у стены, ощущая себя голым, несмотря на то, что был полностью одет. Глупо.

Я вздрогнул, когда хлопнула дверь. Да, я был сплошным комком нервов.

Мама встала из-за стола и вышла из комнаты. Я чуть прибрался. Отец налил себе еще один бокал вина, я подал ему новую порцию равиоли, и мы доужинали.

Мы не произнесли ни единого слова – ни он, ни я. Сантьяго словно забрал с собой наши рты и все слова, что в них были.

2.

Я всегда жалел, что меня не назвали Сантьяго. Нас с братом обоих назвали в честь дедов. Сантьяго – в честь папиного отца. Меня – в честь маминого. Моему отцу никогда не нравилось мое имя – Закария. Как можно было так назвать парня с фамилией Гонзалез, живущего в Эль-Пасо, Техасе? Да и не любила мама своего отца. Папин отец родился в Мехико, мамин – в Каяхога-Фолс, Огайо. Папин отец был художником и музыкантом, мамин – бухгалтером. Так что меня назвали в честь бухгалтера из Огайо, парня, которого ненавидела мама, а моего брата назвали в честь художника и музыканта из Мехико. Черт. Если уж не везет, то не везет во всем. Полное имя брата – Сантьяго Маурицио Гонзалес, мое – Закария Джонсон Гонзалес.