Она объяснила, что абсолютно нормально. Какой смысл терпеть укоризненные вздохи и многозначительные поглядывания на часы — монтажеры не любят тех, кто не готов к работе.

— Хорошо, тогда я сформулирую вопрос иначе, он мог отослать его специально, потому что ждал кого-то? — Все-таки в Саше Смирнове провинциальной обстоятельности было больше чем достаточно, и Лизавета решила при случае поинтересоваться, откуда он.

В ответ же она пожала плечами:

— В принципе мог — только это бессмысленно, в «Призме» места достаточно — поговорить без свидетелей вполне возможно.

— Так-то оно так, — согласился Саша, причем согласие выглядело обыкновенной формальностью. Он глянул на часы и заторопился. Они договорились созвониться завтра. За это время Лизавета успеет просмотреть оставшиеся пленки и выяснить хоть какие-то подробности насчет блока «Вся Россия».

Утро началось с телефонных звонков. Лизавета, как типичная «сова», еще мирно почивала, когда позвонил Коля Корнеев с претензиями.

— Ну спасибо тебе, подруга, услужила! Я теперь должен явиться на допрос сразу в четыре места. Спасибо, от тебя я такого ну никак не ждал.

— Коля, побойся Бога. — Лизавета бросилась в бой, едва очнувшись. — Я вчера тебе не сказала, думала, сам понимаешь, убит человек, твой и мой коллега, а ты ведешь себя как дикарь с хутора «моя хата с краю». Стыдно.

Простое «стыдно» неожиданно подействовало. Коля, судя по голосу, сник и смирился со своей участью. Лизавета напоследок попросила его обязательно с ней связаться, если он что вспомнит, и заодно поинтересовалась, с кем делал Кастальский предыдущие программы для того же заказчика. Оказалось, с Воробьевым. Придется ждать, когда тот вернется из Москвы, или можно связаться с тридцать третьим каналом. Лизавета глянула на часы — Корнеев позвонил вовремя. В девять утра проще всего застать на рабочем месте Андрюшу Балашова. Он поутру обычно читал газеты — вникал в текущий политический момент, а после пускался в непростое плавание по волнам реальной политики — встречался с бесчисленными активистами всевозможных партий и партиек, терпеливо высиживал на всех пресс-конференциях, сплетничал в кулуарах — так многозначительно называли явочные квартиры и офисы.

Но сначала кофе. Лизавета выбралась на кухню, щелкнула выключателем «Мулинекса» — этот аппарат кофемана умел готовить напиток богов заранее, но Лизавета никак не могла освоить программное управление.

— Лелечка, и мне чашечку, — откликнулась на выразительное шипение пара бабушка. Она не одобряла сии неприличные новшества, сама всегда варила кофе в старой медной джезве, но признавала конечный продукт, выдаваемый кофеваркой эспрессо, весьма и весьма достойный.

Доставив бабушкин кофе прямо в постель и отшутившись насчет своего неприлично раннего подъема (бабушка также не одобряла Лизаветину манеру спать до полудня, когда есть такая возможность), Елизавета набрала номер своего политического консультанта.

Ее всегда поражала резкая и энергичная манера Андрюши Балашова хватать трубку и выкрикивать требовательное «говорите». Сразу чувствовалось — вам отвечает молодой и уже перспективный политик. Андрюша ни от кого не скрывал своего жгучего желания пробиться в большую политику.

— Привет, дорогой, мне нужна твоя помощь.

— Для тебя все, что угодно. — Андрюша, воспитанный на американских учебниках по политической борьбе, знал, что с журналистами ссориться не стоит, а с телевизионными в особенности. Это выгодно отличало Андрюшу от российских политических деятелей старшего поколения. Те, хотя и пришли к власти, потрясая реформаторско-демократическими лозунгами, по-прежнему были убеждены: пресса служит им, а не обществу. Уже стали притчей во языцех рассказы о том, как министры и вице-премьеры собирали журналистов на пресс-конференции, а потом объявляли, что повод для встречи как-то не придумался.

Если напрасно потратившие время репортеры позволяли себе язвительные комментарии по этому поводу — на них очень обижались. Нормой жизни стала и активная неприязнь к выскочкам, которые пытались в западной манере задавать каверзные вопросы, ловили выступающих на слове или, паче чаяния, открыто напоминали — два месяца назад вы говорили то-то, а теперь…

Им отказывали в аккредитациях, лишали пресс-карточек. Действительно, чего церемониться с бесцеремонными забияками? Лизавету в государственных чиновниках и общественных деятелях радовали наивность и искренность. Они верили, что правы всегда и во всем. Андрюша был не таким.

— Андрюша, я хочу знать все о блоке «Вся Россия». Никто, кроме тебя, не сможет мне так толково и вразумительно объяснить все. — Лизавета чуточку льстила, начинающие государственные мужи образца тысяча девятьсот девяносто пятого года падки на славословия ничуть не меньше, чем их коллеги в начале века двадцатого или в веке восемнадцатом.

— Завидую я тебе, Лизавета, — странно отозвался на ее просьбу Андрюша. — Чутью твоему завидую. Как ты узнала, что они готовят эту бомбу?

Лизавета опешила, впрочем беседуя по телефону, скрыть свое удивление проще простого.

— Так ли это важно… — пробормотала она. — Все равно без твоей помощи не обойтись. Кстати, когда грянет взрыв? — Лизавета вполне владела языком недомолвок, на котором изъясняются личности, причастные к политической борьбе.

— Сегодня, крайний срок завтра, они потребуют политического расследования убийства Кастальского. Они убеждены — это удар по их блоку. Ты ведь знаешь, он возглавлял их пресс-группу.