— Сигнализацию-то поставишь?

— А как же — выгодная вещь. Впрочем, Бог с ним. У тебя что стряслось?

Саша не мог долго рассуждать о своих горестях и проблемах. Он родился, чтобы помогать людям. Своеобразный Ланселот двадцатого века.

— Мне надо кое-что доснять. Прямо сегодня. Деньги вроде есть.

Лизавета на производство этой передачи собиралась потратить долларов триста — своих. Жалко, разумеется. Но куда денешься. Содрать с «просто Павла» она не сообразила.

— Так твой Балашов заплатил за два съемочных дня. Какие проблемы?

Лизавета проглотила смешок. Провести досъемки анти-балашовской передачи на камере, арендованной балашовским блоком «Вся Россия», — это утонченно и изысканно.

— Здорово. В два часа ты свободен? Тогда на студии.

До двух Лизавета успела набросать приблизительный план фильма. Определила, какая именно картинка нужна для того, чтобы локитовские рассуждения выстрелили, попали в десятку, а не смешались с общим хором недовольных. Ведь очень многие весьма известные и уважаемые люди твердят о коррупции вообще, о взятках вообще и о криминальной революции вообще. Народ привык — к мысли, что где-то стоят одиннадцать чемоданов с материалами, компрометирующими власть исполнительную. А в другом, правительственном кабинете копятся папки с документами на владельцев этих одиннадцати чемоданов.

Лизавета хотела сделать что-то конкретное. Пусть не упоминаются особо громкие имена. Пусть взятки будут не многомиллионные. Зато прозвучит конкретный факт — вот человек, который решил, что мир с преступниками невозможен. И его убили.

Еще Лизавета успела обзвонить знакомых с разных видеостудий, договорилась об архивах. Кое-что все равно придется брать из их собственных новостийных кладовых. Видеофирмочки, работающие на зарубежного заказчика, не снимают сенсации местного значения — такие как пышный ритуал передачи двух инвалидных колясок бедствующему на государственных харчах дому для престарелых.

На студию Лизавета примчалась в половине второго. И даже успела попить кофе в нижнем буфете. Там ее и нашел Саша Байков. Стройный, высокий и черноглазый, в вечных джинсах и вечном операторском жилете — специально обсыпанном бесчисленными карманами для всяческих операторских приспособушек.

— Есть время на кофе?

— Да. — Лизавета пересела поближе к стенке, освобождая место для оператора.

Кофе на студии — не просто минутки для отдыха. Кофепития и чаепития устраивают во всех конторах и учреждениях. Только для вечно куда-то уезжающей — по городу или в командировку — телевизионной публики кофе в родном кафе — это символ стабильности, возможность почувствовать себя дома, где и стены помогают.

Люди, давно уволившиеся с петербургской студии, работающие на «Россию» или на «Останкино», подхваченные ветром вольных телевизионных заработков, все равно, оказавшись на Чапыгина, идут в кафе попить кофе. Даже те, кто жалуется на почки или печень, кто, под влиянием чуждой социальной рекламы, давно перешел на фруктовые соки и воду «Аква-вит» — идут в кафе.

Очереди не было, и Саша Байков вернулся от буфетной стойки к столику, за которым сидела Лизавета, довольно быстро.

— Что снимать будем?

— Как всегда — вечное.

На студии люди делились на творцов и чернорабочих. Новостийщики — черная кость. О них говорили: «Носятся с камерой, лупят как из пулемета, не останавливаясь, не думают, не озабочены творчеством. Быстрей, быстрей — сегодня сняли, сегодня показали — и дальше». Так говорили те, кто медленно работал над телепередачами. В спокойном ритме: сняли зимой — показали летом. И ничего, что на экране мелькает ведущий, бурно переживающий об утрате общечеловеческих ценностей и при этом укутанный в дубленку, и на соболью или ондатровую шапку мягко сыплется снежок, а внимающий ему телезритель запихнул в морозилку пиво, разделся в раскаленной панельной квартире до трусов и, вместо того чтобы вникать в правильные добрые слова замерзшего телевизионщика, раздумывает — сейчас пить пиво или еще поостужать.

— Вечное будем снимать, Саша, вечное. О преступности, — лукаво продолжала Лизавета, — о том, как сограждане наши относятся к мафии, взяткам и коррупции.

Саша Байков включился в игру.

— Это ты молодец, это ты оригинально придумала, это никто до тебя не снимал и не делал.

Как и предполагал Саша Байков, Лизавета измыслила весьма и весьма стандартный ход. Она решила прослоить откровения Балашова и Локитова высказываниями прохожих. Голос улицы должен был стать тем кремом, который превратит разрозненные коржики в роскошный «наполеон».

Для съемок выбрали три точки, тоже не слишком причудливые, — Невский, Московский, Кировский, ныне Каменностровский. И три одинаковых вопроса. Что такое мафия? Как справиться с преступностью? Как избавиться от коррупции?

Лизавета с микрофоном наперевес высматривала подходящих прохожих. Рядом ее прикрывал Саша с камерой.

Только телевизионные неофиты уверены, что снять уличный опрос — пара пустяков. Останавливай всех подряд — и через пятнадцать минут дело в шляпе. Таким способом можно получить нечто аморфное и невыразительное. Однообразное блеяние однообразных людей. Лизавета всегда выбирала другой путь. Во-первых, внешность опрашиваемого должна быть говорящей. Это социологи могут выяснить у каждого возраст и род занятий. Перегружать телепередачу такими деталями нельзя. Следовательно, облик работает на выразительность. Военный, пенсионер, милиционер, предприниматель, бандит, домохозяйка — репрезентативная выборка, если придерживаться языка социологии, успешно заменяющей в наши дни алхимию, астрологию и хиромантию.