–  Вижу, у тебя приступ оптимизма, - буркнул Чижиков.
– Спрячемся в горах. Уйдем от мира.

–  Да-да. Обязательно. Я не говорил тебе, старик, как я мечтаю укрыться в горах и распрощаться с суетой?
– усмехнулся Сумкин.
– Вот, помню, родился и сразу начал мечтать: как было бы здорово с Чижиковым, дорогим моим одноклассником, уйти в какие-нибудь древнекитайские горы! Зажить простой, незамутненной жизнью, жрать вершки и корешки, запивая их чистой родниковой водой! Сказка! И Шпунтик с нами опять же. Большая дружная горная семья!

–  Да Федор же Михайлович!

–  Ну ладно, ладно, - Сумкин вдруг сморщился, схватился за щеку, тонко зашипел.

–  Ты чего?
– вяло встревожился Чижиков.

–  Да все зуб, сволочь, - душным голосом ответил великий китаевед. Через силу усмехнулся.
– Прикинь, за три дня до отлета так мне в зуб мудрости вступило… И нечего смеяться! Я волком выл, старик. Правда. Рванул тут же в клинику - то-се, поковырялись, просветили. Ах, говорят, какой зубик у вас сложный! Ой, говорят, какой непростой! Будто я сам простой и понятный! Ну, словом, пихнули меня в машину с красным крестом и повезли - хорошо, сирену не врубили для полноты картины. Я им: люди, опомнитесь, кто оплатит все ваши медицинские издержки, прыжки, уколы и эту красивую машину, у меня денег три с половиной сотни, мне через пару дней в Китай, вырвите зубик к свиньям собачьим и все дела! А они: нет, дорогой наш человек, мы тебя не бросим, у нас всероссийская акция доброй воли и проникающей в мозг рекламы, мы тебя сейчас на самом новейшем оборудовании совершенно бесплатно полечим - да так, что не нахвалишься! Короче, старик, привезли меня куда-то, бросили в кресло, марлей со всех сторон обложили, насовали полный рот каких-то прозрачных трубок, и тут я отрубился. А когда пришел в себя, доктора радостно так скалятся: мы вам, товарищ знаменитый ученый, новый зуб смастерили, лучше старого, но только придется в рекламном ролике сняться и еще интервью дать оплаченное. Это-то ладно, если вернемся, дам я им все, а вот что зуб этот каждый божий день дергает по вечерам - этого я им никогда не прощу! Фуф, отпустило, - облегченно сообщил Сумкин.
– Я же говорил тебе, что от меня здесь толку никакого. Я сплошная обуза, теперь вообще на части разваливаюсь. Вот и зуб этот… Теперь, видишь, не только каждый вечер, но и по утрам прихватывать стало. Воспаление началось, не иначе.

–  Федор, не ной, а?
– попросил Чижиков.
– Нам сейчас не о зубе твоем думать надо. Зуб нам твой без надобности. А уж если там, куда идем, выхода не будет, то вообще.

–  Я ей с самого начала не верил, - Федор вытряхнул из почти пустой пачки пару сигарет. Одну протянул Чижикову.
– Она знает гораздо больше, чем говорит. Кстати, а как там, во дворце, все прошло? Дворец-то хоть посмотрел одним глазком? Эх, жалко, что не положил я в карман пиджака фотоаппарат!

–  Нормально прошло, - ответил Чижиков, затягиваясь.
– Зашли в сокровищницу, повстречали там Гао, забрали одну фигулину.

–  Какую?
– очень заинтересовался Сумкин.

–  Оно тебе надо?
– вздохнул Чижиков. Что-то по-прежнему удерживало его рассказать приятелю и про предметы, и про зеркало.
– Ты и так очень умный. Череп не жмет?

–  Ну интересно же: ради чего это все!
– заблестел очками Сумкин.
– Так, старик, нечестно. После всего того, что мы вынесли и пережили, ты, значит, фигулину зажал и даже глазком одним не даешь мне на нее взглянуть! Это вообще как понимать? Ты что, мне не доверяешь?!
– от возмущения Федор даже остановился.

–  Доверяю, доверяю, - успокоил его Котя.
– Вот дойдем до того леска, - указал он заросли у подножия горы, - сядем там в тенечке и я тебе покажу фигулину. Ладно?

Лесок оказался бамбуковой рощей. Чижиков плюхнулся на землю около трех особо крупных стволов, Сумкин присел рядом. Ника некоторое время неприкаянно маялась в сторонке, а потом со словами «пойду разведаю дорогу» скрылась в зелени. Ни Чижиков, ни Сумкин даже не посмотрели в ее сторону.

Котя развязал свой узел с барахлом и осторожно достал сверток с книгами. Он заранее решил, что не покажет Федору зеркала. Ведь тот не знает, что именно нужно было похитить из сокровищницы. Так же, как и Ника - если не врет, конечно. Вот и пусть считают, что предмет - таинственные книги количеством три.

–  Господи боже мой… - на Сумкина было страшно глядеть. Казалось, глаза его вот-вот выскочат из орбит, а челюсть скатится по хилой груди наземь.
– Ты вообще понимаешь, что мы держим в руках, старик?! Это же древ-не-ки-тай-ская книга! Головастиковое письмо!!![5] Это же такая древность, что… что я даже не знаю!
– великий китаевед стал хватать ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба. Сумкину явно не хватало слов, чтобы выразить обуявшие его чувства.
– Обалдеть, старик! Просто обалдеть! Да уйди ты! Не кошачьего ума это дело!
– отвел он рукой в сторону морду любопытного Шпунтика.

Сумкин держал бамбуковую связку перед собой как святую икону в драгоценном окладе. Он смотрел на книгу с обожанием, кажется - еще немного и Федор покроет неровные, темные от времени бамбуковые планки серией жарких поцелуев.

–  Так, попробуем разобрать, как называется… Может, старик, перед нами неизвестный текст Конфуция или апокриф Мэн-цзы![6]Черт, непонятно, - бормотал Сумкин, сняв очки и поднеся связку вплотную к глазам, - Первый иероглиф, кажется, «хэ». Второй… второй - «ма». Так… Мне это ни о чем не говорит… Дальше… «И». Да, определенно «и». Следующий «ли». А это что? Гм… Похоже на «я». Нуда, «я». И наконец - «тэ», это я вижу отчетливо.

Сумкин замер. Перевел расширившиеся от изумления глаза на Чижикова. Котя даже курить забыл от испуга. Раньше таким Федора он никогда не видел: бледный, с вытаращенными до предела безумными глазами, бороденка стоит дыбом как наэлектризованная, пот на лбу. Даже Шпунтик удивленно мыркнул.

–  Старик, - Сумкин внезапно охрип.
– Старик, но это же… «Илиятэ». «Илиада»! Ты понимаешь?! «Илиада»! А значит, «хэ ма» - Гомер!
– он бессильно уронил книгу на колени.
– Ничего не понимаю.