Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу,

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа

Сказал: — Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы…

А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали…

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали,

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит, задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела…

Труп волны снесли под коряги…

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце — чистейшей породы!

ПОЭМЫ

ПОЭМА О ПЕРВОЙ НЕЖНОСТИ

1

Когда мне имя твое назвали,

Я даже подумал, что это шутка.

Но вскоре мы все уже в классе знали,

Что имя твое и впрямь — Незабудка.

Войдя в наш бурный, грохочущий класс,

Ты даже застыла в дверях удивленно —

Такой я тебя и увидел в тот раз,

Светлою, тоненькой и смущенной.

Была ль ты красивою? Я не знаю.

Глаза — голубых цветов голубей…

Теперь я, кажется, понимаю

Причину фантазии мамы твоей!

О, время — далекий розовый дым!

Когда ты мечтаешь, дерзишь, смеешься!

И что там по жилам течет твоим —

Детство ли, юность? Не разберешься!

Ну много ль, пятнадцать-шестнадцать лет?

Прилично и все же ужасно мало:

У сердца уже комсомольский билет,

А сердце взрослым еще не стало!

И нету бури еще в крови,

А есть только жест напускной небрежности.

И это не строки о первой любви.

А это строки о первой нежности,

Мне вспоминаются снова и снова

Записки — голуби первых тревог.

Сначала в них нет ничего «такого»,

Просто рисунок, просто смешок.

На физике шарик летит от окошка,

В записке — согнувшийся от тоски

Какой-то уродец на тонких ножках.

И подпись: «Вот это ты у доски!»

Потом другие, коротких короче,

Но глубже глубоких. И я не шучу!

К примеру, такая: «Конфету хочешь?»

«Спасибо. Не маленький. Не хочу!»

А вот и «те самые»… Рано иль поздно,

Но радость должна же плеснуть через край!

«Ты хочешь дружить? Но подумай серьезно!»

«Сто раз уже думал. Хочу. Давай!»

Ах, как все вдруг вспыхнуло, засверкало!

Ты так хороша с прямотою своей!

Ведь если бы ты мне не написала.

То я б не отважился, хоть убей!

Мальчишки намного девчат озорнее,

Так почему ж они тут робки?

Девчонки, наверно, чуть-чуть взрослее

И, может быть, капельку посмелее,

Чем мы — герои и смельчаки!

И все же, наверно, гордился по праву я,

Ведь лишь для меня, для меня зажжены

Твои, по-польски чуть-чуть лукавые

Глаза редчайшей голубизны!

2

Был вечер. Большой новогодний вечер.

В толпе не пройти! Никого не найти!

Музыка, хохот, взрывы картечи,

Серпантина и конфетти!

И мы кружились, как опьяненные,

Всех жарче, всех радостней, всех быстрей!

Глаза твои были почти зеленые —

От елки, от смеха ли, от огней?

Когда же, оттертые в угол зала,

На миг мы остались с тобой вдвоем,

Ты вдруг, посмотрев озорно, сказала;

— Давай удерем?

— Давай удерем!

На улице ветер, буран, темно…

Гремит позади новогодний вечер…

И пусть мы знакомы с тобой давно,