Вот она, первая наша встреча!

От вальса морозные стекла гудели,

Били снежинки в щеки и лоб,

А мы закружились под свист метели

И с хохотом бухнулись вдруг в сугроб.

Потом мы дурачились. А потом

Ты подошла ко мне, замолчала

И вдруг, зажмурясь, поцеловала!

Как будто на миг обожгла огнем!

Метель пораженно остановилась.

Смущенной волной залилась душа.

Школьное здание закружилось

И встало на место, едва дыша.

Ни в чем мы друг другу не признавались,

Да мы бы и слов-то таких не нашли.

Мы просто стояли и целовались,

Как умели и как могли!..

Химичка прошла! Хорошо, не видала!

Не то бы, сощурившись сквозь очки.

Она б раздельно и сухо сказала:

— Давайте немедленно дневники!

Она скрывается в дальней улице,

И ей даже мысль не придет о том,

Что два старшеклассника за углом

Стрят и крамольно вовсю целуются…

А так все и было: твоя рука,

Фигурка, во тьме различимая еле,

И два голубых-голубых огонька

В клубящейся, белой стене метели…

Что нас поссорило? И почему?

Какая глупая ерунда?

Сейчас я и сам уже не пойму.

Но это сейчас не пойму. А тогда?..

Тогда мне были почти ненавистны

Сомнения старших, страданья от бед,

Молодость в чувствах бескомпромиссна!

«За» или «против» — среднего нет!

И для меня тоже среднего не было!

Обида горела, терзала, жгла:

Куда-то на вечер с ребятами бегала,

Меня же, видишь ли, не нашла!

Простить? Никогда! Я не пал так низко!

И я тебе это сейчас докажу!

И вот на уроке летит записка:

«Запомни! Больше я не дружу!»

И все. И уже ни шагу навстречу!

Бессмысленны всякие оправданья.

Тогда была наша первая встреча,

И вот наше первое расставанье…

3

Дворец переполнен. Куда б провалиться?

Да я же и рта не сумею разжать!

И как только мог я, несчастный, решиться

В спектакле заглавную роль играть?!

Смотрю на ребят, чтоб набраться мужества.

Увы, ненамного-то легче им:

Физиономии, полные ужаса,

Да пот, проступающий через грим…

Но мы играли. И как играли!

И вдруг, на радость иль на беду,

В антракте сквозь щелку — в гудящем зале

Увидел тебя я в шестом ряду.

Холодными стали на миг ладони,

И я словно как-то теряться стал.

Но тут вдруг обиду свою припомнил —

И обозлился… и заиграл!

Конечно, хвалиться не очень пристало,

Играл я не то чтобы там ничего,

Не так, как Мочалов, не так, как Качалов,

Но, думаю, что-нибудь вроде того…

Пускай это шутка. А все же, а все же

Такой был в спектакле у нас накал,

Что, честное слово же, целый зал

До боли отбил на ладонях кожу!

А после, среди веселого гула,

В густой и радостной толкотне,

Ты пробралась, подошла ко мне:

— Ну, здравствуй! — И руку мне протянула.

И были глаза твои просветленные,

Словно бы горных озер вода;

Чуть голубые и чуть зеленые,

Такие красивые, как никогда!

Как славно, забыв обо всем о прочем,

Смеяться и чувствовать без конца,

Как что-то хорошее, нежное очень

Морозцем покалывает сердца.

Вот так бы идти нам, вот так улыбаться,

Шагать сквозь февральскую звездную тьму

И к ссоре той глупой не возвращаться,

А мы возвратились. Зачем, не пойму?

Я сам точно рану себе бередил,

Как будто размолвки нам было мало.

Я снова о вечере том спросил,

Я сам же спросил. И ты рассказала.

— Я там танцевала всего только раз,

Хотя абсолютно никак не хотела… —

А сердце мое уже снова горело,

Горело, кипело до боли из глаз!

И вот ты сказала, почти с укоризной

— Пустяк ведь. Ты больше не сердишься? Да? —

И мне бы ответить, что все ерунда.

Но юность страдает бескомпромиссно!

И, пряча дрожащие губы от света,