Военным громом опалена,

Она, переплавясь, шагнула в зрелость.

Не ведаю, так ли, не так я жил.

Где худо, где правильно поступая?

Но то, что билет комсомольский носил

Недаром, вот это я твердо знаю!

Так и не встретились мы с тобой!

Я знал: ты шагаешь с наукой в ногу,

С любовью, друзьями, иной судьбой.

А я, возвратившись с войны домой,

Едва начинал лишь свою дорогу.

Но нет за тобой никакой вины.

И сам ведь когда-то не все приметил:

Письмо от тебя получил до войны,

Собрался ответить и… не ответил…

Успею! Мелькали тысячи дел,

Потом сирены надрыв протяжный!

И не успел, ничего не успел.

А впрочем, теперь уже все не важно!

Рассвет надо мной полыхал огнем,

И мне улыбнулись глаза иные,

Совсем непохожие, не такие…

Но песня сейчас о детстве моем!

Не знаю, найдутся ли в мире средства,

Чтоб выразить бьющий из сердца свет,

Когда ты идешь по улицам детства,

Где не жил и не был ты столько лет!

Под солнцем витрины новые щурятся,

Мой город, ну кто бы тебя узнал?!

Новые площади, новые улицы,

Новый, горящий стеклом вокзал!

Душа — как шумливая именинница,

Ей тесно сегодня в груди моей!

Сейчас только лоск наведу в гостинице

И буду обзванивать всех друзей!

А впрочем, не надо, не так… не сразу…

Сначала — к тебе. Это первый путь.

Вот только придумать какую-то фразу,

Чтоб скованность разом как ветром сдуть.

Но вести, как видно, летят стрелой.

И вот уже в полдень, почти без стука,

Врывается радостно в номер мой

Твоя закадычнейшая подруга.

— Приехал? — Приехал. — Постой, когда? —

Вопросы сыплются вперебой.

Но не спросила: — Сейчас куда? —

И не добавила: — Я с тобой!

Сколько же, сколько промчалось лет!

Я слушаю, слушаю напряженно:

Тот — техник, а этот уже ученый,

Кто ранен, кого уж и вовсе нет…

Голос звучит то светло, то печально.

Но отчего, отчего, отчего

В этом рассказе, таком пространном,

Нету имени твоего?!

Случайность ли? Женское ли предательство?

Иль попросту ссора меж двух подруг?

Я так напрямик и спросил. И вдруг

Какое-то странное замешательство…

Сунулась в сумочку за платком,

Спрятала снова и снова вынула…

— Эх, знаешь, беда-то какая! — и всхлипнула.

— Постой, ты про что это? Ты о ком?!

Фразы то рвутся, то бьют, как копыта:

— Сначала шутила все сгоряча…

Нелепо! От глупого аппендицита…

Сама ведь доктор… и дочь врача…

Слетая с деревьев, остатки лета

Кружатся, кружатся в безутешности.

Ну вот и окончилась повесть эта

О детстве моем и о первой нежности…

Все будет: и песня, и новые люди,

И солнце, и мартовская вода.

Но третьей встречи уже не будет,

Ни нынче, ни завтра и никогда…

Дома, как гигантские корабли,

Плывут за окошком, горя неярко,

Да ветер чуть слышно из дальней дали

Доносит оркестр из летнего парка…

Промчалось детство, ручьем прозвенев…

Но из ручьев рождаются реки.

И первая нежность — это запев

Всего хорошего в человеке.

И памятью долго еще сберегаются:

Улыбки, обрывки наивных фраз.

Ведь если песня не продолжается —

Она все равно остается в нас!

Нет, не гремели для нас соловьи.

Никто не познал и уколов ревности.

Ведь это не строки о первой любви,

А строки о первой и робкой нежности.

Лишь где-то плывут, различимые еле:

В далеком, прощальном жесте рука

Да два голубых-голубых огонька

В белесой, клубящейся мгле метели…

ШУРКА

Вступление

Я тебя почти что позабыл,

В спешке дней все реже вспоминаю,

И любил тебя иль не любил —

Даже сам теперь уже не знаю.

Но когда за окнами пройдут