Аристей в тревоге и призывно:

– Срок жизни не удел, не счастье даже, бессмертье не залог судьбы великой. Когда оно дано с рожденья, знаю, и чаемое счастье обернется ничтожества беспечным торжеством, а для высоких душ проклятьем вечным в миру, где вечно торжествует чернь.

Да, это путь земной, таков он ныне, и не случайно к гибели ведет. Но высший мир ужели невозможен, не здесь, не в небе бытия земного, а в далях беспредельных всей Вселенной?

Юпитер гневно:

– Глядите, царь Вселенной объявился! И небожителям почтенья нет. Да приковать его к скале, пусть грифы его, бессмертного, изводят вечно!

Аполлон примирительно:

– Он не преступник, а великий мастер. Такого ранга нет у нас, не так ли? Пусть служит нам; познавши тайну света, он может воссоздать весь горний мир в красе живой, чем нас прельщает вечно земная жизнь в прекрасные мгновенья, с весной и летом, с юностью и детством, с познаньем и любовью, вечно новой, да это уж не здесь, а в океане, на островах блаженных во Вселенной!

Чертоги сотрясаются от гула, надо полагать, пролетающих в небе самолетов.

Юпитер в гневе:

– Он предал нас; он служит смертным! Небо заполонила вражья сила. Сбросить его в Аид!

Аристей в тоске:

– Когда повинен я, - лишь в том, что грезил я страною света, - позвольте на ее защиту встать?!

Меркурий злорадно:

– Да, как же! Захватить он жаждет власть в земной обители богов и теней! Юпитер прав, в Аид его, в Аид!

Аполлон с грустью:

– Нешуточно такое обвиненье. Пока не разъяснится суть да дело, останешься ты здесь, мой гость и пленник.

Аристей в величайшем отчаяньи:

– Но промедление опасно, Феб! В союзе со страною света мы могли бы обрести, как птицы, крылья и для защиты, и для взлета в Космос.

Венера вся в сиянии женственности и грации:

– О боги! На Совет богов я редко заглядываю; голосом моим вы пренебречь не можете по чести, оказываемой мне вами всеми, я понимаю, в ваших интересах. Я гостя отпускаю на свободу во имя устремлений и дерзанья спасти наш мир и вознести до звезд!

Аристей поднимается вверх и меж колонн устремляется в небо, точнее в сферу всей солнечной системы, которую пронизывает теперь, с его полетами, информационное поле Золотого парусника.

Павильон Росси стоит теперь не на фоне гор, а бесконечного моря и голубого неба то с ослепительно яркими кучевыми тучами, то с перистыми облаками, освещенными во все цвета закатного неба. За роялем сидит Скрябин, как у себя дома, в раздумьях проигрывая первоначальный, фортепианный вариант Третьей симфонии.

Скрябин проговаривает свои мысли вслух:

– Мне снится жизнь моя? Иль я живу впервые наяву, с сознаньем полным, что я влюблен, нет, влюблены в меня с беспечным торжеством, с призывной лаской, как юность жаждет счастья и любви.

Но я женат, поди, отец семейства, профессор, что решил уйти в отставку от нездоровья и свободы ради, - какая тут еще любовь в придачу?

Но юность чувств - из юности моей - мне возвращает молодость и счастье, ушедшие, казалось, навсегда.

Мелькают эпизоды из жизни композитора, как внезапно он словно пробуждается, и дает знак оркестру, и грандиозные звуки заполняют небеса, подвигая всех в полет.

Высоко в небе показывается принцесса и мгновенно спускается вниз, являясь не то Еленой, не то самой Афродитой.

Проносится плеск аплодисментов.

Диана узнает ее:

– Кто вы? Я видела вас на балу в Санкт- Петербурге в старину еще?

Принцесса, взглядывая на всех:

– Зовите Варей. Где же Аристей?

Леонард, слегка задетый тем, что его не узнают:

– Сошли вы с корабля. Его там нет?

Принцесса с тревогой:

– Имея много дел, он поспевает повсюду, но уж нет его давно с тех пор как он решился посетить Чертоги Духа света

Леонард, окидывая взглядом страну света:

– Знать бы где! А вы, принцесса, к нам с небес спустились чудесно, как богиня! Афродита!

Принцесса смеется, вся просияв улыбкой восхищения:

– Да, я почувствовала себя богиней - в полете и во всех движеньях тела, во всякой мысли. И свобода эта во мне осталась. Я нашла себя. А то все грезила, казалось сном.

Сурин, аплодируя:

– Принцесса, браво!

– Нет, я знаю, кто я, я не принцесса, не богиня. Я всего лишь человек, себя обретший в порывах к совершенству и к бессмертью.