Доктор Цендер отвел Пауля в сторону.

— Мальчику только двадцать три года. Преступление умирать так рано и причинять такое горе родителям. Если б бедняга был швейцарцем, он, поверьте, жил бы еще лет пятьдесят. Наши дети давно не играют в революцию, и слава богу! Мне сообщили, что нервное возбуждение настигло Георга в Дармштадте. Началось оно с мании преследования. Он боялся арестов и шпиков. Вот горький пример легкомыслия и самонадеянности. Учитесь, молодой человек, до чего доводит игра с опасными игрушками вроде равенства, равноправия и…

— Умер! — прошептала Минна, закрывая лицо руками.

Пауль бросился к постели Георга.

— Эх, поэт! — сказал кому-то Сток и смахнул слезу рукавом. — Не выдержал, скрутило…

Карета выбралась на Старо-Лейпцигскую улицу и остановилась у крайнего дома. Были сумерки, и Берлин казался особенно неприглядным и серым.

В трирском доме юстиции советника несколько дней сряду выбирали пансион, где мог бы жить в Берлине юный студент. Генрих Маркс долго колебался, прежде чем остановился на одном из рекомендованных адресов. Дело нешуточное. Впервые сын покидал пределы Рейнландии и уезжал так далеко от родного крова. Предпочтение было отдано Старо-Лейпцигской улице. Еще бы, сам Лессинг некогда имел обыкновение, посещая прусскую столицу, останавливаться именно в этом пансионе. Старый ученый был большим авторитетом в семье Маркса: он знал толк в людях и был весьма разборчив в пище, хотя и беден. Правда, прошло уже более полустолетия с тех пор, как Лессинг бывал в городе Фридриха Великого, но дом принадлежал потомкам лессинговских квартирохозяев. Итак, Карл направил возницу к дому номер один на Старо-Лейпцигской улице.

Высокая немка в рыжем чепце встретила нового постояльца чопорным поклоном и тотчас же забеспокоилась, знает ли он правила ее пансиона.

— Надеюсь, что поведение молодого человека не заставит меня… — начала она брюзгливо.

Карл поспешно обещал ей не стучать в коридоре, вытирать ноги о коврик у входной двери, приходить не позднее десяти вечера, платить дополнительно за каждый кувшин теплой воды, лишний бидончик масла для лампы и за подачу кофе в комнату. Тогда наконец его оставили в покое.

Засунув саквояж в платяной шкаф и раскидав по креслам и столам книги, выгруженные из холщового дорожного мешка, усталый с дороги Карл развалился на кровати, нарушив тем самым одно из главных условий рослой немки в рогатом чепце. Второй раз в жизни у молодого студента была своя комната вне родительского дома.

Он отмечал это про себя как приятное доказательство самостоятельности и свободы.

Берлин встретил Карла дождем. Мелким, пронырливым октябрьским дождем, размывающим пески, на которых воздвигнута прусская столица. Король был в Потсдаме, и дворцы, мимо которых наемная карета везла студента и его небольшой багаж, казались еще более безлюдными. На Унтер-ден-Линден копошились в непролазной грязи каменщики. Кое-где на пустырях строились квадратные дома.

Возле ратуши возница попридержал вымокшую лошадь и кнутом показал седоку главную достопримечательность города — асфальтовый тротуар. Карл выглянул и не нашел ничего интересного в черной гладкой блестящей массе. С непривычки люди ходили по ней осторожно, глядя себе под ноги, как бы боясь поскользнуться. На мгновение Маркс вспомнил трирскую гимназию и урок географии, на котором Грах чертил мелом контуры острова Тринидада, богатого природным асфальтом.

Возницу задело равнодушие, которое его пассажир проявил к столичной новинке, и он в сердцах стегнул ни в чем не повинного коня. Карета понеслась по неровному булыжнику дальше.

После наполеоновского урагана, превратившего нарядный город Фридриха в запущенную провинциальную чиновничью резиденцию, Берлин снова пытался вернуть себе былое внешнее величие. Это давалось нелегко.

По сравнению с беспечным Триром, с замечтавшимся на холмах Бонном прусский город показался Карлу каменным истуканом, обряженным в мундир. Чиновники и военные — все на один покрой, на одно лицо — проходили чинно по тротуарам. Выражение старательности, напряженного самодовольства лежало на них.

Мундиры. Карл никогда не думал, не предполагал, что их можно выдумать в таком большом количестве и разнообразии. Лацканы, эполеты, пуговицы — золотые, синие, красные, — узкие шпаги разной величины.

Интенданты, офицеры, даже студенты — все исчезали иод сукном и позолотой мундиров. Жители Трира были всего лишь скромными неисправимыми провинциалами по сравнению с франтоватым столичным чиновничеством.

Карл с унынием наблюдал этот парад костюмов. Берлинские улицы и дома различимы лишь по количеству этажей и вывескам бесчисленных управлений и интендантств.