— Нет! — вскричала она, уловив в моих словах лишь то, что она уже якобы не нужна. — Нет. Я здесь для того, чтобы все оставалось скрытым. Я здесь для того, чтобы предотвратить скандал.

— Скандал — в самом этом стремлении его избежать! — воскликнула я, и тут вдруг наступила тишина.

Я слышала ее дыхание, тяжелое, как у борца… Она спросила в последний раз, уже с угрозой:

— Так ты отказываешься?

— Отказываюсь. Я пойду к Лелле.

— Она ответит тебе «нет», потому что боится.

— Лелла действует не из страха. Она прямая, гордая, она…

— Она из страха играет праведницу, — отчеканила Тамани.

— Нет. Я не верю этому. Я не хочу этому верить! — воскликнула я. — Во всяком случае, я должна сама в этом убедиться.

— Как тебе угодно! — Она поднялась, стараясь скрыть разочарование, от которого только что срывалась на крик. — Я не теряю надежды… Сама прибежишь ко мне.

— Нет, — сказала я. — Никогда…

Я отвернулась от нее. Со двора доносились стоны Лла Айши. Должно быть, очередной приступ. Зухра бросила свою работу; я услышала, как она побежала, принялась звать Зинеб. Тамани не задержала вся эта суета. Она вышла.

Я встала. Лучше, чтобы все домочадцы были у изголовья умирающей, когда я пойду к Лелле. В тишине я слышала, как билось мое сердце: я слишком хорошо знала, что сейчас причиню ей зло.

* * *

— Лелла, — тихонько позвала я, войдя в комнату. — Лелла, я через несколько минут уйду. На встречу с Салимом. Завтра он уезжает, на целый год… срок, который ты установила сама. Я хочу провести этот день с ним.

В полумраке я услышала, как она подходит. Она оказалась передо мной. Я посмотрела ей прямо в глаза. Она выдержала мой взгляд, только голос ее прозвучал отчетливей, чем обычно:

— Ты это серьезно?

— Очень серьезно, — ответила я, внезапно загрустив. — Мне надо его повидать. А говорю тебе об этом потому, что устала от лжи.

— Ты никуда не пойдешь.

— Нет, пойду, и ты это прекрасно знаешь. Днем придет Фарид. Скажешь ему все, что захочешь. Я предпочла бы — правду…

— Ты делаешь это нарочно, — сказала она, сдерживая гнев. — Ты ищешь скандала…

— Нет! — резко перебила я, начиная дрожать от ребячьего чувства учиняемой несправедливости. — Нет! Я пришла к тебе вовсе не для того, чтобы подражать тебе, вызвать на ссору… Остановившись на мгновение, я продолжала уже мягче, усталым тоном: Тебе не следовало разрешать Тамани подниматься сюда. Ведь ты во всеуслышание объявила, что она больше сюда ногой не ступит. Зачем же разрешила ей прийти ко мне? Почему ты боишься поставить ее на место?

— Какая связь между твоим уходом и Тамани?

— Она предлагала мне свою помощь; она заявляет, что ей, дескать, достаточно приказать тебе, чтобы ты отпустила меня… Почему ты боишься ее? Почему?

— Я не боюсь…

Она сопротивлялась, но я слишком хорошо знала ее голос, чтобы не почувствовать, что она готова сдаться; еще мгновение… Я горько усмехнулась.

— Лелла, я знаю все. Салим мне все рассказал… О, он не знает, что это ты. Но я все поняла… Я знаю, откуда у Тамани над тобой такая власть. — Приблизившись к ней, я умоляющим тоном спросила:-Почему было не сказать правду?..

— Я сказала правду, — начала она, но лицо ее оставалось прежним, непроницаемым. — Я посчитала, что мне нужно ее сказать. Войдя в этот дом, я призналась во всем твоему отцу… И вот результат: перед смертью он открыл Тамани часть правды; ровно столько, сколько требовалось, чтобы она могла меня шантажировать, помешать мне снова выйти замуж. И однако я по собственной воле отвергала все предложения. Тебе это известно!.. Нет, Далила, я не боюсь.

— Я поверю в это, лишь когда увижу, что ты сделала выбор, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как можно жестче. — Что ты скажешь Фариду, когда он придет? Правду, чтобы наконец выполнить свой материнский долг, или ложь, потому что ты боишься Тамани, меня, своего прошлого, которое может вылезти на свет Божий?

Она не ответила. Я продолжала, уже медленней, потому что почувствовала, сколь напрасны были мои надежды.

— Скажи правду обо мне, когда придет Фарид… Скажи ее и о себе… Это лучшее средство помешать Тамани бродить в нашем доме. Скажи все, Лелла, не бойся.

— Я не боюсь, — вздохнула она, — просто я знаю, что не всякую правду можно сказать.

— Послушай, Лелла! Все здесь почитают тебя, как мать. Тебе нужно признаться сейчас. Наступит день, когда Тамани перестанет довольствоваться тем, что ты не выходишь больше замуж. Ее самое сокровенное желание — выдать меня за ее брата. В этом она рассчитывает на тебя, она даже не стала от меня скрывать… Как видишь, рано или поздно тебе все равно придется выбирать. Так наберись же мужества сейчас. — Мой голос вновь зазвучал настойчиво. — Если Фарид узнает, то, я уверена…

— Нет! — крикнула она. — Это невозможно. Он потеряет ко мне всякое доверие. В этом доме, в этом квартале все смотрят на меня… мне нужно служить примером.

— Но только не такого рода примером! — воскликнула я. — Тебя должны принимать такой, какая ты была. Не говори больше о примере, когда думаешь лишь о собственной безопасности.

— Нет, я вовсе не нуждаюсь в безопасности, — перебила она, сверкая глазами.

— Теперь я понимаю, — после долгой паузы сказала я со спокойствием отчаяния. — Ты ничего не скажешь, не так ли?.. Я уже слышу, как ты отвечаешь на вопросы Фарида обо мне: «Я отпустила ее провести день у Мины». И Фарид сразу же сочтет это естественным, поскольку меня «отпустила» ты; поскольку ты снизошла до такой щедрости… Да, ты боишься, и если ты солжешь в очередной раз, то лишь потому, что не хочешь допустить разрушения своего образа, в котором ты так комфортабельно, черт побери, устроилась… Не о безопасности я должна была говорить только что, а о проституции. И вдобавок самого худшего толка. Потому что дело именно в этом, — продолжала я, найдя наконец нужное слово, которым могла побольней ее уязвить, — ты не перестаешь проституировать ради восхищения мужчин, и в первую очередь бедняги Фарида… Как я понимаю тебя, ты не хочешь отказаться от такого положения. Оно имеет свои преимущества: безопасность, почет, а вдобавок — взгляды всех мужчин, по эту и по ту сторону ограды, которые, как ты воображаешь, неотрывно устремлены на твою пресловутую добродетель, как на знамя.