— Наверное, это будет неосторожно… — в последний раз попытался он возразить.

— Это не имеет значения. Я хочу побыть с тобой несколько лишних часов.

Я молила его взглядом, радуясь тому, что искушаю его. Когда он сказал «да», я ощутила к нему прилив благодарности, как если бы это-коротенькое слово открывало передо мною провал во времени, способный меня поглотить.

— Но что мы будем делать?

Я хотела изложить ему прельстивший меня план: город, живущий для нас одних, наш бесконечный поход сквозь ночь… Но сказала лишь:

— О, ничего! Это не имеет значения.

Смеясь, он призывал меня к благоразумию:

— Но ведь надо будет где-нибудь спать… мы можем пойти в ресторан, потом в кино, но после…

— Так ли уж это необходимо?..

Перспектива сидения в ресторане, потом в кино никак не вязалась с моими мечтами. А он еще говорил о сне!.. Я сердилась на него за то, что он хотел укоротить остававшиеся до утра считанные часы, каждый из которых был для меня драгоценен.

В конце концов он решился:

— За моим кабинетом есть комната, где мне иногда случается переночевать. Мы могли бы поспать там.

— Да, — ответила я.

Я выговорила это с трудом. И с досадой.

* * *

В ресторане я больше молчала. Очень обидно было сознавать, что наша ночь тратится попусту в мире других. Я смотрела на сидевших вокруг и тосковала.

В кинотеатре я задремала. На меня вдруг разом навалилась вся усталось сегодняшнего дня. Салим выбрал удаленный квартал европейского города. Я же взирала на эти принимаемые ради меня предосторожности с полным безразличием.

В фойе я обнаружила, что на моих волосах сохранилась осевшая в саду пыльца. Помню, я испытала насмешливую гордость от того, что в таком виде очутилась посреди множества элегантных женщин, которые в своих декольтированных шелковых платьях казались мне великолепными. Я не завидовала им; они были из другого мира. Об этом говорили мне их взгляды. Пустые и старые. «Я совсем не накрашена. И одета неважно, — хладнокровно оценивала я себя в зеркале. — Зато я чувствую, что полна хмельного счастья и усталости. А устала я наверняка от счастья. И, может быть, я здесь самая красивая, самая привлекательная», — добавила я. Не из хвастовства, а лишь потому, что поймала на себе взгляд Салима. Толпа на какое-то время разделила нас. И вот теперь мы встретились подобно сообщникам.

* * *

Он впустил меня в свою комнату; свет он зажег не сразу. Сделав в темноте несколько шагов, я наткнулась на стул.

Я остановилась, дожидаясь, пока Салим найдет выключатель, но тут вдруг ощутила его рядом. Я очутилась в его объятиях. Его дыхание на моей щеке было учащенным, неровным. Спустя мгновение мне захотелось взять его лицо в ладони. Я громко сказала:

— Зажги, пожалуйста, свет. Я хочу тебя видеть.

— Да, — прошептал он.

Наши тела на миг разъединились, и меня ослепил свет. Рукой я обвила Салима за плечи и прижалась щекой к его груди. Потом подняла глаза; мне нравилось поднимать на него глаза: я видела при этом его подрагивающие веки, волосы, ниспадающие на лоб крутыми завитками. В охватившем меня блаженстве я вздохнула:

— Ты красивый!..

Теперь он казался слегка растерянным. Только что, в темноте, в нем что-то нарастало, какая-то темная стихия. Я поняла это, но сожалеть ни о чем не стала. Я уже знала, что всему между нами придет свое время. Торопиться я не хотела — мы словно бы совершали дальнее путешествие, и больше всего мне нравилась в нем неспешность, привалы в холодке перед тем, как мне затеряться, а может, чтобы нам обоим надежней затеряться потом.

Сейчас же я отдалась бы его натиску покорно — так застигнутый непогодой в ночи лишь наклоняет голову, чтобы переждать бурю. Его хмельному восторгу я ответила бы легкой экзальтацией и сильным смятением; тут бы чуть больше терпения, чуть больше света, и тогда потом мы заслужили бы то неистовое смешение наших дыханий в дремучих лесах, которые мы исходили бы вдоль и поперек и из которых вышли бы одинаково усталые и безмолвные, оба обогатившиеся покоем, словно унесенной оттуда причудливой листвой.

Все это путешествие развертывалось передо мной во взгляде Салима. И Салим понял это по тому, как я льнула к его груди, как смотрела на него снизу вверх. Он понял, и я сразу же восприняла это ответным путем от него, только более осознанно, как если бы мой разум и инстинкт, все, что было во мне самого ясного, чистого, пронзительного, отразилось в нем, чтобы вернуться просветленным. Я улыбнулась ему. Наша любовь была длинным коридором, в котором он соглашался меня подождать.

Потом я прилегла на кровати, подтянув к себе колени и оставив ему в изголовье местечко, чтобы сесть. Его руки, перед этим распустившие мои волосы, затерялись в этой единственной части меня, которая показалась ему демонической. В тот момент я знала, что ему нравится та доверчивость, с какой я улеглась, и моя ничего не требующая улыбка. Я знала о существовании слов, которые могли бы подойти к этой моей отрешенности, — слов невинности, или неведения, или наивности.

Я отвергала их; я их не любила. Салим медленно проговорил:

— Знаешь, как ты мне нравишься?..

Тон его был серьезен. От того, что он выбрал именно такой тон, чтобы произнести эти хрупкие слова, я преисполнилась к нему чувством благодарности. Я закрыла глаза.

— Тебе хочется спать? — тихонько спросил он.

— Меня всегда клонит в сон, когда мне хорошо, — ответила я.

— Спи, — сказал он.

Его негромкий голос согревал меня. Мало-помалу я растворялась в блаженстве, проистекавшем от его присутствия, от тепла, от мягкой перины, от тишины. Как сквозь вату донеслось до меня, что он встал, снял туфли, с предосторожностями примостился рядом. Последним движением перед тем, как заснуть, я положила ему на грудь руку.